— Зато теперь я облегчил свое сердце!
Он опять стал ходить и направился в другой конец комнаты. В ту минуту, как он поворачивал обратно, он заметил, что Мариус провожает его взглядом.
— Я немного волочу ногу. Теперь вам понятно почему, — произнес он с каким-то особенным выражением и продолжал:
— А теперь, сударь, вообразите себе вот что: я ничего не сказал, я остался господином Фошлеваном, я занял место среди вас, стал своим, живу в моей комнате, выхожу к завтраку в домашних туфлях, вечером мы втроем идем в театр, я провожаю госпожу Понмерси в Тюильри или в сквер на Королевской площади, мы постоянно вместе, вы считаете меня человеком вашего круга. В один прекрасный день мы беседуем, мы смеемся, я здесь, вы — вон там, и вдруг вы слышите голос, громко произносящий «Жан Вальжан!» И вот тянется из мрака страшная рука, рука полиции, и внезапно срывает с меня маску.
Он замолчал Мариус, вздрогнув от ужаса, поднялся с места. Жан Вальжан спросил:
— Что вы на это скажете?
Ответом было молчание Мариуса.
Жан Вальжан продолжал:
— Как видите, я прав, что решил открыться. Послушайте, будьте счастливы, возноситесь в небеса, будьте ангелом-хранителем для другого ангела, купайтесь в лучах солнца и довольствуйтесь этим. Что вам до того, каким именно способом бедный грешник вскрывает себе грудь, чтобы выполнить свой долг? Перед вами несчастный человек, сударь.
Мариус медленно подошел к Жану Вальжану и протянул ему руку. Но Мариусу пришлось самому взять его руку, — она не поднялась ему навстречу. Жан Вальжан не противился, и Мариусу показалось, что он пожал каменную руку.
— У моего деда есть друзья, — сказал Мариус, — я добьюсь для вас помилования.
— Поздно, — возразил Жан Вальжан. — Меня считают умершим, этого достаточно. Мертвецы не подвластны полицейскому надзору. Им предоставляют мирно гнить в могиле. Смерть — это то же, что помилование.
Высвободив свою руку из пальцев Мариуса, он присовокупил с каким-то непоколебимым достоинством:
— К тому же и у меня есть друг, к чьей помощи я прибегаю, — это выполнение долга. И лишь в одном помиловании я нуждаюсь — в том, какое может даровать мне моя совесть.
Тут в другом конце гостиной тихонько приотворилась дверь, и между ее полуоткрытых створок показалась головка Козетты. Видно было только ее милое лицо; волосы ее рассыпались в очаровательном беспорядке, веки слегка припухли от сна. Словно птичка, высунувшая головку из гнезда, она окинула взглядом мужа, потом Жана Вальжана и крикнула, смеясь, — казалось, роза расцвела улыбкой:
— Держу пари, что вы говорите о политике. Как глупо этим заниматься, вместо того чтобы быть со мной!
Жан Вальжан вздрогнул.
— Козетта!... — пролепетал Мариус. И замолк.
Могло показаться, что оба они в чем-то виноваты.
Козетта, сияя от удовольствия, продолжала глядеть на обоих. В глазах ее словно играли отсветы рая.