Мрачный призрак скрытой вероятности заслонен от человека роковой непроницаемостью природы. И всего опасней, всего вероломней личина, под которой скрывается бездна.
Говорят: притаилась, словно змея под камнем; следовало бы говорить: притаилась, словно буря под ясным небом.
Случается, что так протекает несколько часов, даже дней. Кормчие наводят подзорную трубу то туда, то сюда. Бывалые моряки хмурятся, сдерживая гнев ожидания.
Внезапно раздается сильный, но неясный шум. Какой-то загадочный рокот голосов слышится в воздухе.
Разглядеть ничего невозможно.
Бесстрастна морская ширь.
А шум все нарастает, ширится, приближается. Голоса становятся выразительнее.
За горизонтом кто-то есть.
Кто-то страшный. Ветер.
Ветер — то есть племя титанов, которых мы называем вихрями.
Это несметные исчадия тьмы.
В Индии их называли марутами; в Иудее — керубимами; в Греции — аквилонами. То невидимые хищные птицы беспредельности. Слетающиеся к добыче бореи.
II
Ветры с открытого моря
Откуда они? Из неизмеримых просторов. Для их распростертых крыльев нужен диаметр бездны. Полет их требует бесконечно отступающих пределов пустыни. Атлантический океан, Тихий океан — необъятные голубые провалы в бесконечность — вот что им нравится. Они застилают небо тьмою. Они летают полчищами. Капитан Паж видел однажды, во время прилива, семь смерчей сразу. В море раздолье их свирепому нраву. Они замышляют бедствия. Работа их — тщетно и вечно вздувать волну. На что они способны — неизвестно, чего хотят — непонятно. Они сфинксы бездны, и Васко да Гама у них был Эдипом[169]. Во мгле безграничного, вечно волнующегося пространства возникают их лики — тучи. Тот, кто заметит их синеватые очертания на морском горизонте, в рассеянном свете, чувствует присутствие беспощадной силы. Их словно беспокоит человеческий разум, и они озлоблены против него. Разум непобедим, но и стихия неодолима. Что делать с ускользающей вездесущностью? Дуновение ветра — то палица, то вновь дуновение. Вихри сражаются, сокрушая, и защищаются, исчезая. Кто их встретит, не знает, как выпутаться из беды. Разнообразные приемы атаки, бесконечные отступления приводят в замешательство. Это и штурм и бегство, натиск и неуловимость. Как же с ними справиться? Нос корабля аргонавтов[170], выточенный из додонского дуба, — нос и в то же время кормчий, — увещевал их. Они грубо обошлись с этим божественным кормчим. Христофор Колумб, видя, что ветры готовы ринуться на «Пинту», поднимался на палубу и обращался к ним с первыми стихами Евангелия от Иоанна. Сюркуф осыпал их бранью. «Вся шайка тут!» — говорил он. Непир[171] стрелял по ним из пушек. Они повелевают хаосом.
Они владыки хаоса. Что они делают с ним? Все что хотят. Логово ветров ужаснее львиного логова. Сколько трупов в бездонной глубине! Ветры безжалостно гонят темную громаду горько-соленых вод. Они ничего не слышат, их же всегда слышно. То, что они учиняют, похоже на преступление. Кто знает, кого они забрасывают белыми клочьями пены? Сколько кощунственной жестокости в кораблекрушениях! Какое надругательство над провидением. Порой кажется, что они оплевывают самого бога. Они деспоты мест, не исследованных человеком.
Трепещущие пространства терпят их самоуправство. Что-то неописуемое творится в этих беспредельных пустынях. В темноте мерещатся всадники. В воздухе стоит шум, как в лесу. Ничего не видно, но — слышится топот конницы. Полдень, и вдруг наступает ночь — это проносится торнадо; полночь, и вдруг наступает день — это вспыхивает северное сияние. Вихри мчатся за вихрями, вперед, назад, какая-то страшная пляска, словно стихии хлопают бичами. Набухшая туча раскалывается пополам, обломки падают в море. Тучи, пламенеющие пурпуром, светят, громыхают, потом зловеще меркнут; выпустив летучую молнию, они чернеют потухшим углем. Эти мешки с ливнями, прорываясь, сочатся влажным туманом. Здесь раскаленное горнило, брызжущее дождем; здесь волны, мечущие пламя. В белых отсветах моря под ливнем встают удивительные дали; там, в туманах, непрестанно меняя очертания, реют фантастические образы. Тучи изрыты чудовищными ямами. Кружатся клубы испарений, приплясывают волны, на них качаются опьяненные наяды; всюду, где только видит глаз, колышется мягкая, грузная морская толща; на всем свинцовый оттенок; вопли отчаяния вырываются из серой мглы.
В недосягаемых глубинах этой мглы дрожат огромные снопы мрака. Иногда на стихию — находит пароксизм безумия. Шум превращается в грохот, волна встает стеной. До самого горизонта — смутное нагромождение валов, бесконечное колебание, беспрерывный гулкий рокот; временами раздается какой-то странный треск; можно подумать, что расчихались гидры. Тянет то холодом, то зноем. Дрожь, сотрясающая море, выдает его страх перед тем, что может случиться. Тревога. Смертельная тоска. Беспредельный ужас волн. И вдруг ураган хищным зверем на водопое припадает к океану, присасывается к нему; происходит нечто невероятное: вода устремляется в невидимую пасть, словно в кровососную банку, вздувается опухоль. Это смерч — Престер у древних: сталактит вверху, сталагмит внизу, двойной — вниз и вверх основаниями — крутящийся конус, острие стоит на острие, не теряя равновесия; поцелуй двух гор — горы взлетающей пены и горы спускающегося облака; жуткое совокупление волны и мрака. Смерч, как библейский столп, черен днем и светится в ночи. Перед смерчем смолкает гром, точно боится его.
В необъятном волнении водной пустыни — восходящая грозная гамма: шквал, вихрь, гроза, шторм, буря, ураган, смерч — семь струн лиры ветров, семь нот бездны. Небо — ширь, море — округлость; но пронесется дыхание ветра, и все пропадает, лишь беснуется вокруг хаос.
Таковы эти суровые места.
ebooksa