Кумир

Потому я на другу́ сто́рону иду,

Древним заветам знамя кладу.

Оттого и в душе веет вешнее,

Ясно забрезжило

Солнце бога приспешного.

Я ему поклонюсь,

К ветхим знакам вернусь,

Дворового 36 почту, друга деда мово любимого.

Поднесу ему дар лестный

На алтарь его поднебесный,

Святой Троицею стаще́нный,

Пращурами освяще́нный.

На одном дыхании, невесть откуда перенятым речитативом набрасывал Лёха свои нескладные вирши. Закончив, тихо заплакал, не поднимая головы от груди. Гришка сперва почувствовал себя неуютно, как если бы какой запрет священный нарушил. Он ведь сознательно позвал Лёху, понимая, что это будет полезно им обоим: скинуть насевший на плечи тяжёлый груз переживаний да объединить друзей единым моментом. Но единения не вышло. Гришка смотрел, как Алексея прорвало на надрывный жгучий плач, а самого его нисколько не проняло.

Он только глядел на лесные кущи, и было ему хорошо и вольготно. Слушая многомерный напев леса и рубленые, редкие всхлипы друга, Гришка погрузился в отрешенное небытие. Исчезло всё из поля зрения. Остался он сам с собой. Один на один.

Столько затаённой обиды и насупленной злобы он в себе вдруг увидел, что его передёрнуло. Будто посмотрел в зеркало и сам себя не узнал. Может, потому, что в зеркале том тень дедова виднелась?..

Гришка надсадно выдохнул и вернулся в быль. Понял он, что Лёху неспроста прорвало. Видать, совсем скверно у него на душе было. Все симптомы на то имелись: начиная от его памятной речи на похоронах…

Горевать Алексей перестал так же резко, как начал.

– Отпоминовали, – выдохнул Гришка.

– Какое это всё ребячество, – без улыбки сказал Алексей.

– Может, это и ребячество, – так же бесцветно отвечал Гришка, – а только легче стало-таки.