Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

Там, снаружи, – закат, темная драгоценностьв оправе времен.Бездна города, ослепшегоот людей, которые тебя никогда не видели.Вечер молчит или песни поет.Кто-то вытягивает страсть,распятую на клавишах пианино.Прелесть твоя – множество проявлений.* * *Назло твоей неприязнитвоя красотатратит свой дар посекундно.Прелесть, удача твоя скрыты в тебе,словно весна в первом листке.Я почти уже потерял себя,я – только страсть,что теряется вечером этим.Скрыта нежность в тебе,как до срока в мечах скрыта боль.* * *Упала ночь тяжелым бременем.Друг друга, как слепцы, искалив притихшем зале наши одиночества.Тот вечер пересилилатвоя блистающая плоть.В нашей любви есть грех,вина, похожая на душу.* * *Ты,кто вчера была подлинной красотою,стала любовью, подлинною, сегодня.

Трофей

Идущий берегом моряочарован его величием,обласкан и награжден светом и ширью,так же и я, было дарованонаслаждаться твоей красотой.В сумерках мы распрощались,степенно пришло одиночество,на улицах темных, которые помнят тебя,счастие потускнело, подумал:как было бы славно, есливоспоминания, сменяя друг друга,без остановки, следовали бесконечно,радуя душу.

Вечерние сумерки

На западе вечерняя зарявосторгом напитала улицы,открыла двери, словно страсти сон,случайной встрече.Светлые лесатеряют последних птиц и золото.Разодранные руки нищегоподчеркивают грусть поры вечерней.А тишина, что меж зеркал живет,тает, покидает узилище свое.Мрак – чернеющая кровьизраненных вещей.В неровном светеизуродованный вечерсочился серым цветом.

Поля в вечерних сумерках

Вечерняя заря, Архангелу подобно,дорогу истерзала.Как душный сон, населено одиночество,стоячим прудом пролегло у деревни.Колокольчики в поле звоном собираюткрошки печали, что рассеяны вечером.Новолуние – слабый голос небес.Лишь стемнело,поле вновь оживает.Западный шрам затянулся,вечер его донимает.Прячутся искры оттенковв сумрачных безднах предметов.В опустевшей и замершей спальненочь распахнет зеркала.

Прощание

Теперь между тобой и мной преградатрехсот ночей – трехсот заклятых стен —и глуби заколдованного моря.Не содрогнувшись, время извлечетглубокие занозы этих улиц,оставив только шрамы.(Лелеемая мука вечеров,и ночи долгожданных встреч с тобою,и бездыханная земля, и небо,низвергнутое в лужи,как падший ангел…И жизнь твоя, подаренная мне,и запустенье этого квартала,пригретого косым лучом любви…)И, окончательный, как изваянье,на землю тенью ляжет твой уход.

Из написанного и потерянного году в двадцать втором

Безмолвные сраженья вечерову городских окраин,извечно древние следы разгромана горизонте,руины зорь, дошедшие до насиз глубины пустынного пространства,как будто бы из глубины времен,сад, черный в дождь, и фолиант со сфинксом,который не решаешься раскрытьи видишь в еженощных сновиденьях,распад и отзвук – наш земной удел,свет месяца и мрамор постамента,деревья – высота и неизменность,невозмутимые как божества,подруга-ночь и долгожданный вечер,Уитмен – звук, в котором целый мир,неустрашимый королевский мечв глубинах молчаливого потока,роды арабов, саксов и испанцев,случайно завершившиеся мной, —всё это я или, быть может, этолишь тайный ключ, неугасимый шифртого, что не дано узнать вовеки?

Примечания[4]

Незнакомая улица

Информация в первых строках неверна. Де Куинси (Writings[5], том 3, с. 293) отмечает, что в иудейской традиции утренний полумрак называется «голубиный сумрак», а вечерний – «вороний сумрак».

Труко

На этой странице сомнительной ценности впервые проглядывает идея, которая всегда меня волновала. Самое полное ее изложение – в эссе «Новое опровержение времени» («Новые расследования», 1952). Ошибка, обнаруженная еще Парменидом и Зеноном Элейским, таится в утверждении, что время состоит из отдельных мгновений, которые возможно разъединять так же, как и пространство, состоящее из точек.

Росас

Сочиняя это стихотворение, я, конечно, знал, что один из дедов моих дедов был предком Росаса. Ничего потрясающего в этом нет, если учесть малую численность нашего населения и почти кровосмесительный характер нашей истории.

В 1922 году я предчувствовал ревизионизм. Это развлечение состоит в «ревизии» нашей истории не для того, чтобы докопаться до истины, но чтобы прийти к заранее предустановленному выводу: к оправданию Росаса, к оправданию любого существующего диктатора. Я, как видите, до сих пор остаюсь дикарем-унитарием.

Луна напротив

(1925)

Предисловие

В 1905 году Герман Бар заявил: «Единственная обязанность – быть современным». Двадцать с лишним лет спустя я тоже взвалил на себя эту совершенно излишнюю обязанность. Быть современным – значит быть актуальным, жить в настоящем, а это общий для всех удел. Никто – за исключением одного смельчака, придуманного Уэллсом, – не овладел искусством жить в прошлом или в будущем. Всякое произведение есть порождение своего времени: даже точнейший в деталях исторический роман «Саламбо», главными героями которого являются наемники времен Пунических войн, – типичный французский роман XIX в. Мы ничего не знаем о литературе Карфагена, – вполне возможно, она была чрезвычайно богатой, – кроме того, что в ней не было книги, подобной роману Флобера.

Помимо этого, я захотел стать аргентинцем – забыв, что уже им являюсь. Я отважился приобрести несколько словарей аргентинизмов, из которых почерпнул ряд слов, которые сегодня едва ли могу расшифровать: «madrejón», «espadaña», «estaca pampa»…

Город из «Жара Буэнос-Айреса» – камерный, глубоко личный, здесь же он предстает пышным и многолюдным. Я не хочу быть несправедливым к этому сборнику. Одни стихи («Генерал Кирога катит на смерть в карете»), быть может, обладают всей броской красотой переводных картинок; другие же («Листок, найденный в книге Джозефа Конрада»), по моему мнению, не посрамят своего автора. Я не чувствую себя причастным к этим стихам; меня не интересуют их огрехи и достоинства.

Я немного изменил эту книгу. И теперь она уже не моя.

Х. Л. Б.Буэнос-Айрес, 25 августа 1969 г.

Улица, где розовый магазин

Ночь вглядывается в каждый проулок,будто великая сушь, вожделеющая дождя.Уже все дороги так близко,даже дороги магии.Ветром приносит оторопевший рассвет.На рассвете страшат неминуемые поступки, рассвет сминает.Ночь напролет я бродил.И застал непокой рассветаменя на случайно попавшейся улице,откуда вновь незыблема пампана горизонте,где пустоши за проволочной оградой развоплощаются в сорняках,и где магазин, такой светлый,как прошлым вечером новорожденный месяц.Знакомое воспоминание: уголс высокими цоколями и обещанием патио.Чудесно быть свидетелем тебя, привычной, раз дни моисозерцали так мало вещей!Луч уже вонзается в воздух.Годы мои прошли земными дорогами и морскими путями,но только с тобой я впритык, с твоим покоем и розовым светом.Не твои ли стены зачали зарю,магазин, светлый, на сколе ночи.Думаю так, и глаголю среди домов,исповедуюсь в моей нищете:я не глядел на реки, моря и горы,но свет Буэнос-Айреса прикипел ко мне.И я выковываю стихи о жизни и смертииз луча этой улицы,широкой, истерзанной:только ее мелодии учит меня бытие.

Горизонту предместья

Пампа:Я различаю твои просторы в глубине предместий,я истекаю кровью твоих закатов.Пампа:Я слышу тебя в задумчивом звоне гитар,и в высоких птицах, и в усталом шумепастушеских телег, что приезжают с лета.Пампа:Мне достаточно границ моего двора,чтобы чувствовать тебя своей.Пампа:Я знаю, тебя терзаютборозды, переулки и разрушительный ветер.Поруганная страдалица, ты уже – сущая на небесах.Не знаю, в тебе ли смерть. Я знаю, что ты в моем сердце.

Прощание