Ностальгия

— Сейчас дам по твоей тупой башке, вот и будет пароль, — обещает боксер.

После небольшой паузы раздается щелчок замка. Видимо, пароль оказался правильным. Один из конвоиров остается у входа. Технический этаж, судя по трубам и вентилям на одной из стен превращенный в застенок пополам с гауптвахтой, шибает в нос таким амбре, что задерживать дыхание становится бессмысленным — запросто откинешь копыта. Дышать ртом тоже идея так себе. Какая-то подвальная разновидность джунглевого гнуса клубится вокруг открытых участков кожи, норовя забраться во все щели. Ряд грубо сваренных решеток тянется до самого конца помещения. Часовой с тяжелым многозарядным дробовиком на плече — такой же зачуханный пацанчик, который дежурит у ворот, разве что постарше немного, мысли его тусклы и беспросветны, как и окружающее нас пространство, я не понимаю ни слова — он даже думает по-португальски, а я с детства не полиглот. Португальский я знаю на уровне «quanto este esta?» — сколько это стоит? — чтобы можно было спросить дорогу или купить пива в Латинских кварталах. Из-за решеток на нас равнодушно смотрят изможденные лица. Носы заострились на бледных щеках — чисто мертвецы, которые живут по инерции. Скоро и я таким буду. Если повезет. Останавливаемся у дальней стены. Надо же — одиночная камера. Какой почет! Что и говорить, приятно, когда тебя уважают.

Часовой звенит связкой с примитивными ключами, отпирает замок. Решетка распахивается с противным скрипом.

— Ваш номер, сеньор, — говорит мне боксер и толкает в спину.

— А это? — спрашиваю я, показывая скрученные руки.

— Обойдешься, собака, filho do jackal.

— Чего? Говори по-человечески, — передразниваю я его.

— Сын шакала. — Боксер хлопает решеткой так, что я едва успеваю отскочить. Пыль сыплется сверху.

— Твоему начальнику это не понравится, вот увидишь, — зачем-то вру я, сузив глаза со значительным выражением. Хотя вряд ли это движение заметно — синяки и отеки вокруг глаз такие, что я могу даже подмаргивать — никто и не заподозрит.

— Когда тебя будут пытать, собака имперская, я тоже приду, — говорит боксер.

Чувствую, как он накручивает свою злость. Как будто неуверен в чем-то. Ах вон оно что! Он недавно из тюрьмы, где сидел за драку, изъявил желание вступить в ряды революционной армии и потому был отпущен. Тут он пока никто и звать его никак. Вот и режется почище молодого лейтенанта.

— Я не тот, за кого себя выдаю, — говорю громко. — Развяжи руки, и я на тебя не пожалуюсь.

Сомнения громилы растут. Уж больно нагло себя этот имперец ведет. Вроде бы к смерти должен готовиться, а непохоже. Как тот шибздик, которого боксер отметелил на прошлой неделе в пивной. Тот что-то пытался сказать, типа «seguranca revolucionaria» — Революционная Безопасность, когда боксер выколачивал из него дух. Когда прибыла революционная полиция, выяснилось, что шибздик, которому боксер разбил физиономию за то, что тот облил его пивом, стукач местной СБ. Едва отмазался. Пришлось отдать ему все деньги, экспроприированные во время обысков у арестованных, и пообещать, что будет еженедельно докладывать о разговорах сослуживцев.

— Сегуранца революсионариа, — загадочно произношу подслушанную фразу.

— Ладно, встань спиной к решетке, — говорит громила неохотно. В его мозгах шевелится паническое: «Да что ж за гадство такое! Кому ни дашь по харе — кругом эта гребаная Безопасность!»

Разминаю затекшие руки. Кивком подзываю боксера.

— Не болтай смотри. После договорим, — говорю веско.

— Ясно, чего там, — совсем скисает громила.

Он напуган тем, что ему больше нечего мне дать. В загашнике остались пара золотых зубов, что он выдрал у врагов революции перед расстрелом. Вряд ли такая шишка, как я, этим удовлетворится.

— Эй, Марселинью! — окликаю его через прутья решетки.