— Учи ученого… Ну что, Француз? Опять в говне по шею?
— И я рад тебя видеть, Гус, — улыбаюсь я.
— Штрафбат?
— Ага. Год первой категории.
— Это жопа, чувак, — резюмирует Гус.
— Я знаю, дружище.
— Бабу твою в два-два перевели. Железная девка.
— Цела хоть?
— Тьфу-тьфу. Твоих пораскидали, кто остался. Я их найду. И подругу твою тоже.
— Ей не говори. Просто привет передай, больше ничего не говори.
— Как будто сама не узнает. На вот, пригодится. — Он достает из-за пазухи блок сигарет и сует сквозь решетку.
— Я же не курю.
— Бери, там все курят. Пригодится. — И часовому: — Ты не видел ничего, понял?
— Понял…
— Спасибо, что забежал, Гус.
— Да все путем будет, Француз. Ты везучий, сукин сын. Может, и выберешься.
— Удачи тебе, Эрнесто.
— И тебе семь футов, амиго…
Времена, когда свежеиспеченных штрафников, приучая к новому для них статусу, неделями держали стоя по колено в ледяной воде в бетонном колодце — карцере, канули в Лету. Больше никаких издевательств и насилия над личностью. Не в прифронтовой полосе, это точно.
— Значит, так, солдат, — втолковывает мне усталый топ-сержант в возрасте, — забудь, кем ты был раньше. Все свои заслуги и звания забудь. Удаль свою и дурь тоже. Кем ты был? Морпехом? Тем более прижми задницу. Тут все равны. Как перед Богом. Отлучка без разрешения командира далее пятидесяти метров от расположения наказывается болью. Свыше ста метров — автоматически. Драки, неуставные отношения, крамольные речи — болью. Невыполнение распоряжения — болью. Нерадивость по службе — болью. Чтобы ты перестал ухмыляться, дружище, я покажу, что такое боль.