Ностальгия

— Известно откуда. Сколько они наших складов захватили. Добра там — на целую армию.

— Садж, гаубицы — не рогатки, ими пользоваться надо уметь! — горячится Калина.

— Ну и что? — равнодушно отвечаю я. — Ты что, считал, сколько тут бывших военных живет? Или не понял вчера — не с толпой воюем? Готовились они. Долго готовились. И пушкари у них есть, и ПВО, и разведка, и пулеметы, и пехота. Даже спецназ какой-нибудь гребаный, из самых-самых, и то есть, наверное.

— Поляжем мы тут. Ни за хрен поляжем. Сколько потерь, а мы все где-то в говне телепаемся, и где этот вонючий Сан-Антонио? — угрюмо замечает Нгава. — Какого тут возиться — скинуть сотню железяк по площадям. Я этих гребаных животных вместе с их зеленкой уже во сне вижу.

Делаю мысленную зарубку. Нгаву при первой возможности к «психам», на коррекцию. Нам всем она уже не помешает, но кому-то в первую очередь.

— Не каркай, все ништяк. От крови трава гуще, — парирует Паркер. Новая должность ему явно нравится. Что поделать, война — время крутой резьбы, на ней многие поднимутся. Если выживут.

Мышь:

— Нам их рассечь надо. Опорных баз накидать. Никуда потом не денутся. Пара месяцев еще, и все, стоять будем да палить себе через колючку.

— Мочить их надо, к херам, вот и все дела, — угрюмо замечает Крамер. — Всех подряд. Все они тут днем пахарь, ночью снайпер.

— Наша задача — выжить, ясно? — веско говорю я, стараясь вложить в свой голос всю убежденность, что у меня есть. — Нас черные измотать стараются, нам им назло держаться надо. Мы и так кладем их без счета, главное — выжить. Поэтому никакой херни с геройством и с обсуждением приказов не потерплю. Скажу «стоять» — стой. Скажу «вперед» — иди. Лично шлепну, кто без команды высунется. Всем доступно?

Дискуссия завершена. Кто-то согласен, кто-то недоволен, кто-то думает по-другому. Это их трудности. Я за них отвечаю, пока я их командир. Пока. Надо за Парком в оба смотреть — что-то круто он пошел, как бы меня не подставил. Сержантский оклад на пять сотен выше.

Коробочку резко подбрасывает. Головы наши синхронно мотаются туда-сюда. Жужжит привод башни. «Бам-бам-бам» — нас потряхивает от выстрелов пушки. Тянет кислым дымком — изоляция подызносилась.

— Попадание в левый борт, предположительно крупнокалиберный пулемет, выбита одна ячейка! — докладывает башенный.

— Ты хрена снаряды переводишь? — вновь ярюсь я. — Взводному сообщи и «птичкам», ковбой херов! Без твоей пукалки разберутся!

— Виноват, сэр! По башне чиркнул, нервы того, не выдержали, — убито отзывается Топтун.

— Последнее предупреждение, Топтун. Еще раз лажанешься — пойдешь в «суслики». Вон у Паркера дуру таскать некому, как раз работка по тебе.

Я больше не рискую высовываться на марше. Всякой глупости есть предел. Часа не проходит, чтобы по нас, вопреки воздушной разведке, из чего-нибудь не пальнули. Катим себе дальше. Наше дело — ждать. Рыжий включает по внутренней трансляции армейское радио.

— Доброе утро, Тринидад! — звонко щебечет грудастая сексапилка, пробиваясь сквозь низкий гул движка. — Военное радио «Восход» и я, Шейла Ли, приветствуем настоящих мужчин! Сегодня на восточном побережье пасмурно, ожидаются муссонные дожди. На материковой части в районе сосредоточения номер восемь сухо, солнечно, температура всего тридцать градусов по Цельсию. В районах три и пять временами проливные дожди с грозами, температура воздуха тридцать три — тридцать пять градусов в тени. По просьбе командования Триста пятой пехотной поздравляем ее бойцов с Днем дивизии и передаем им композицию в исполнении нео-джаз-банды «О-ля-ля»…

Закрываю глаза. Заставляю себя задремать под аритмичное буханье и визг саксофона.

12

Деревня Порту-дас-Кайшас отличается от нищих деревушек, что встречались нам до сих пор. Мы втягиваемся в широкий мощеный проезд между добротными домами. Садики перед входом. Сады за домами. «Франческо» — я узнаю эту старую, но надежную модель, — трактор с кучей навесного оборудования, прижимается к обочине, пропуская нас. Любопытные лица из-за занавесок. Дети бегут по домам. Крохотная площадь, на которой стоит настоящий универсальный магазин с одной стороны, и костел — с другой. Порту-дас-Кайшас скорее городок, чем деревня, центр сельскохозяйственного района, богатого по меркам Тринидада, тут выращивают знаменитый тростник и делают не менее знаменитый ром, тут есть даже свой мини-завод по производству удобрений и кукуруза с пшеницей хорошо родят на влажной почве. Улицы от площади лучами расходятся по сторонам, тут немноголюдно — все на работе, колонна проскакивает деревню насквозь и втягивается в рабочее предместье. Мы сидим на броне, готовые десантироваться в любой момент, стволы наши торчат во все стороны, «Томми» от этого похожи на слегка полысевших стальных ежей. Священник в обязательных по местному климату шортах выходит на крыльцо, подслеповато щурится на проезжающие машины. Мы предельно корректны — по нас не стреляют, разведка сообщает об отсутствии партизан в этом районе, наш батальонный капеллан — капитан Страйк, с крестом поверх брони, — высовывается наружу, уважительно склоняет голову перед чужим храмом — у нас своя вера, универсальная, у нас верят в одно и то же и шииты, и православные, и иудеи, поэтому вид чьей-то настоящей святыни нам непривычен. Священник замечает коллегу, осеняет воздух перед собой двумя пальцами, что-то шепчет, уплывает назад. Завод по переработке тростника соседствует с трактиром — слегка кособоким большим домом с черной вывеской, на которой пляшут незнакомые буквы. Пыльная площадь — просто утрамбованный грунт, едва посыпанный щебенкой, из-под юбок «Томми» с ревом поднимаются пыльные ураганы, белая пыль повсюду, мы все словно мукой посыпаны. Какие-то люди-тени перебегают в дымовой завесе то ли по своим делам, то ли от нас спасаясь. Из взвеси неожиданно проступает черная фигура, она проплывает вдоль борта, и мы тянем головы, дивясь на необычное явление. Женщина, скорее старуха, хотя кто их тут разберет, все в черном, даже пыль ее не берет, лицо — как печеное яблоко, она пьяна до невозможности, ветер от наших машин качает ее, как старое дерево, она шамкает беззубым ртом, упрямо бормочет что-то, насылая проклятия на наши круглые головы, то и дело она угрожающе машет руками и плюет в нас черной слюной. Я пожимаю плечами — еще одна пьяная сумасшедшая, в трущобах Латинских кварталов таких — пруд пруди. Калина что-то орет ей задорное, она косит на него бельмастым глазом, словно может слышать, протягивает к нам свою сухую птичью лапу. Курчавый парень, крепкий, стройный, выбегает откуда-то, возникает из пыли, настойчиво тянет женщину прочь, та вырывается, отталкивает его, оба они скрываются в пыли за кормой.