Атаманова казна

Его размышления прервал окрик старшего в этой компании:

– А ну, хто таков? Документ есть?

Одет этот воин был несколько поопрятнее других, выше ростом и крупнее. Было видно, что старшинство его шло от физического превосходства над остальными.

– Есть, есть, – спокойно и без суеты ответил Туманов, – кому предъявлять? Вы сами кто такие?

– Давай сюды, разберемся.

Старший подошёл ближе и разглядывал его с интересом. Туманов вынул из внутреннего кармана шинели удостоверение Макарова, и когда старший протянул за ним руку ловко взял на излом его кисть, опустив к себе под ноги. Толкнув его коленом навстречу оставшейся троицы, он перехватил у него мосинку и действуя ею, как рычагом обезоружил двоих, стоящих ближе, а третьего, опустившего от неожиданности ствол взял на прицел, сделав два быстрых шага назад.

– Всем стоять! Кто тут старший? Доложить по форме!

Резкая смена своего статуса вогнала внезапно пленённых в шок. Они смотрели то друг на друга, то на Туманова и молчали. Наконец неловко поднялся потирающий кисть обезоруженный командир, и изобразив подобие строевой стойки доложил:

– Разведдозор второго взвода первой роты одиннадцатого Бугульминского стрелкового полка. Старший рядовой Пургин.

«Значит, 1-й Волжский армейский корпус Каппеля, ополченцы из местных» – определил Туманов.

– Контрразведка Западного фронта, полковник Макаров. – Представился Туманов, – старший ко мне, остальные на месте.

Подошедшему Пургину показал служебное удостоверение и отдал винтовку:

– Отведите меня к командиру.

Бойцы молча разобрали свои винтовки, от которых так ловко освободил их Туманов, и хмуро пошли рядом с ним в сторону домов. Уже было совсем светло, стало видно всё селение, оказавшееся приличной башкирской деревней, у подножия возвышенности и на краю далеко просматриваемой низменности, с небольшой речушкой через дворы и улицы. Называлась деревня Каракашлы, о чём проинформировал старший. Штаб отряда, по его словам, располагался в центре деревни, в школьной избе при мечети, что несколько удивило Туманова. Улицы были непривычно пустыми по утреннему времени, только скотина мычала по дворам, с которых изредка мелькали настороженные лица жителей, провожавшие взглядами их шествие.

«Где же теперь линия фронта? Почему так тихо?» – подумал Туманов, поднимаясь за старшим по ступеням школьной избы и входя в дверь. Краем глаза заметил, как идущий впереди Пургин резко сел на корточки ему под ноги, а удивиться не успел – сзади кто-то сильно толкнул в спину и он перелетая через хватающего его за ноги Пургина попытался сгруппироваться. Не вышло, навалились со всех сторон, под торжествующий возглас от дверей:

– Дяржи его, робя! Ахфицер это!

Сразу он оказался в центре тесной и разгоряченной толпы людей, одетых как в солдатские шинели, так и в штатскую одежку. Его подняли на ноги, крепко держа за руки и плечи. Кто-то сдернул с него вещмешок, другой снял шинель, а сзади уже сноровисто связывали ему руки и ноги. В избе оказалось с дюжину человек, расположившихся на постой. Это были молодые парни и мужики, представляющие собой мобилизованное ополчение из числа местного населения. Были среди них и марийцы, и чуваши, и татары, и башкиры, само собой и русские, речь каждого была не так, чтобы хорошо различима в общем гомоне, но достаточно узнаваема. «Целый интернационал». Разглядывали на нём гимнастерку с полковничьими погонами, толкали, охлопывали карманы, рассматривали отобранные наган и нож, и удостоверение. Наконец перед ним объявился командир этой ватаги, которому Пургин что-то наговаривал. Тот слушал его вполуха, и шевелил губами вчитываясь в удостоверение Макарова, которое держал перед собой. Поднял руку, и когда гомон утих, торжественно произнёс:

– Полковник Макаров, вы арестованы бойцами красной армии. Будущими бойцами… – добавил он, несколько смутившись.

Оказалось, в избе находились не просто постояльцы, а по факту управление большого отряда, сотни под две, ополченцев, который был размещен в этой деревне вторые сутки, и приводил себя в порядок после опостылевшей окопной жизни. Это ополчение изъявило желание покинуть передовые рубежи Народной армии Комуча, и в полном составе перейти в ряды Красной армии. Отступление с ранее обжитых позиций под Бугульмой, стало при этом переломным моментом – никто из них не хотел добровольно уходить всё дальше от родных лесов и полей, тем более рыть себе новые укрытия в чужой, мёрзлой земле и загонять себя под пули. Своих командиров они банально бросили, сбежав с военного эшелона в лес. Но затем поняли, что в прифронтовой зоне их быстро перестреляют по одному, и на стихийном собрании избрали себе нового начальника, который обязался вывести всех обратно в Бугульму, навстречу Красной армии. А пока вторые сутки ели и пили за счёт жителей этой деревни, на которую вышли в первый же день своего дезертирства.

Ясное дело, что допрашивать Туманова тут было просто некому, его усадили на лавку в углу избы и громко обсуждали, что теперь с ним делать. Основных предложений было два: расстрелять; взять с собой в Бугульму и передать красным, в качестве подарка (не с пустыми же руками идти). Если первое предложение было массовым и прозвучало тоже первым, то второе предложил командир этой толпы, судя по всему отличавшийся от неё большей сообразительностью. Неожиданно его поддержали, идея привести с собой царского полковника в качестве трофея всем пришлась по нраву, и о расстреле больше речи не было. Было унизительно сидеть связанным среди этой толпы, которой не хватало зрелищ. Вокруг него постоянно вертелись любопытные, которые потянулись поглазеть на пленника со всей деревни. О попытке освободиться от пут пока и речи быть не могло.