Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

– Сейчас я вам все объясню, – отозвался он. – Мы приехали на поиски духов дамы в черном!

Эта фраза заставила меня крепко задуматься, и я почти всю ночь не спал. За окном непрестанно завывал ветер, то с жалобным стоном проносясь над песчаным пляжем, то вдруг врываясь в узкие улочки города. Мне показалось, что в соседней комнате, которую занимал мой друг, кто-то ходит; я встал и отворил дверь. Несмотря на холод и ветер, он стоял у открытого окна и посылал во тьму воздушные поцелуи. Он целовал ночь!

Я тихонько прикрыл дверь и лег в постель. Наутро меня разбудил потрясенный Рультабийль. С выражением ужаса на лице он протянул мне телеграмму, посланную в Париж из Бура и, согласно оставленному им распоряжению, переадресованную сюда. Телеграмма гласила: «ПРИЕЗЖАЙТЕ НЕМЕДЛЕННО НЕ ТЕРЯЯ НИ МИНУТЫ ТЧК МЫ ОТКАЗАЛИСЬ ОТ ПУТЕШЕСТВИЯ НА ВОСТОК СОБИРАЕМСЯ ВСТРЕТИТЬСЯ ГОСПОДИНОМ СТЕЙНДЖЕРСОНОМ МЕНТОНЕ И ЕХАТЬ НИМ РАНСАМ КРАСНЫЕ СКАЛЫ ТЧК ПУСТЬ ЭТА ТЕЛЕГРАММА ОСТАНЕТСЯ МЕЖДУ НАМИ ТЧК НЕ НУЖНО НИКОГО ПУГАТЬ ТЧК ОБЪЯСНИТЕ СВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ КАК УГОДНО ТОЛЬКО ПРИЕЗЖАЙТЕ ТЧК ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ МОЕ ИМЯ МЕНТОНУ ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ ТЧК СКОРЕЕ Я ВАС ЖДУ ТЧК ОТЧАЯНИИ ВАШ ДАРЗАК».

Глава 3

Аромат

– А ведь это меня не удивляет! – воскликнул я, выскакивая из постели.

– Вы что, в самом деле не поверили, что он умер? – спросил Рультабийль с волнением, которого я не мог объяснить, даже если господин Дарзак и вправду не преувеличивал и ситуация действительно была ужасна.

– Не очень-то, – ответил я, – ему было нужно, чтобы его считали погибшим, и во время катастрофы «Дордони» он мог пожертвовать несколькими документами. Но что с вами, друг мой? По-моему, вам дурно! Вы не заболели?

Рультабийль упал на стул. Дрожащим голосом он рассказал, что поверил на самом деле в смерть Ларсана только после венчания. Репортер считал: если Ларсан жив, он ни за что не позволит совершиться акту, который отдавал Матильду Стейнджерсон господину Дарзаку. Ларсану достаточно было только показаться, чтобы помешать браку, и как бы опасно для него это ни было, он обязательно так и сделал бы, зная, что весьма набожная дочь профессора Стейнджерсона не согласилась бы связать свою судьбу с другим человеком при живом муже, пусть даже с житейской точки зрения ее с ним ничто не связывало. Ей могли доказывать, что по французским законам этот брак недействителен, – напрасно: она тем не менее считала бы, что священник сделал ее несчастной на всю жизнь.

Утирая струившийся со лба пот, Рультабийль добавил:

– Увы, друг мой, вспомните-ка: по мнению Ларсана, «дом священника все так же очарователен, а сад все так же свеж»!

Я прикоснулся ладонью к руке Рультабийля. Его лихорадило. Я хотел его успокоить, но он меня не слушал.

– Значит, он дождался, когда брак будет заключен, и появился несколько часов спустя! – воскликнул он. – Ведь для меня – да и для вас, не так ли? – телеграмма господина Дарзака ничего не означает, если в ней не имеется в виду, что Ларсан возвратился.

– Очевидно, так! Но ведь господин Дарзак мог ошибиться?

– Что вы! Господин Дарзак не пугливый ребенок. И все же будем надеяться – не правда ли, Сенклер? – что он ошибся. Нет-нет, это невозможно, это слишком ужасно! Друг мой Сенклер, это было бы слишком ужасно!

Даже во время самых страшных событий в Гландье Рультабийль не был так возбужден. Он встал, прошелся по комнате, машинально переставляя предметы, потом взглянул на меня и повторил:

– Слишком ужасно!

Я заметил, что нет смысла доводить себя до такого состояния из-за телеграммы, которая еще ни о чем не говорит и может быть плодом какой-нибудь галлюцинации. Затем я добавил, что в то время, когда нам обязательно потребуется все наше хладнокровие, нельзя поддаваться подобным страхам, непростительным для человека его закалки.

– Непростительным! В самом деле, Сенклер, это непростительно!

– Но послушайте, дорогой мой, вы меня пугаете! Что происходит?