Два черных пера на шляпе цвета копоти обычно имели форму вопросительных знаков, но тут они быстро стали восклицательными; что же до самой шляпы, крепившейся на шиньоне, она угрожающе накренилась. Удивление, возмущение, протест и испуг – все эти чувства у матушки малышки Мэг соединились в довольно нелепом пируэте – нечто вроде глиссада, – и с видом оскорбленной добродетели она одним прыжком достигла директорского кресла. Ришар невольно отшатнулся.
– Меня арестуют!
Странно, что, произнося эти слова, мамаша Жири не выплюнула в лицо господину Ришару три оставшихся у нее зуба.
Но господин Ришар показал себя просто героем. Он не отступил ни на шаг. Он, будто репетируя сцену в полиции, угрожающе показывал пальцем на смотрительницу ложи № 5:
– Вас арестуют, мадам Жири, как воровку!
– А ну, повтори!
И, размахнувшись, мадам Жири ударила господина директора Ришара по щеке, прежде чем успел вмешаться господин директор Моншармен. Но директорской щеки коснулась не иссушенная рука холерической старухи, а только конверт, виновник скандала. Магический конверт раскрылся, и банкноты закружились в фантастическом танце, словно стайка огромных бабочек.
Директора вскрикнули, так как одна и та же мысль заставила обоих броситься на колени и лихорадочно собирать бесценные бумажки, торопливо их пересчитывая.
– Они все еще настоящие? – спросил Моншармен.
– Они все еще настоящие? – спросил Ришар.
– Настоящие! – закричали они в один голос.
А над ними скрежетали три зуба мадам Жири, извергавшей поток сквернословия. Отчетливо слышалось только:
– Я – воровка! Я?
Она задыхалась. Она кричала:
– Меня нагло оклеветали!
Потом вдруг внезапно подскочила к Ришару.
– Во всяком случае, вам, мусье Ришар, – выдавила она, – вам лучше меня известно, куда девались двадцать тысяч франков!
– Мне? – воскликнул Ришар в изумлении. – Откуда?
Тотчас Моншармен, суровый и обеспокоенный, потребовал, чтобы она высказалась яснее:
– Что это значит? Почему вы утверждаете, что господин Ришар знает лучше вас, куда девались двадцать тысяч?