«Ханде-матери говорить не буду, - решила Жаргалма. - Не надо тревожить ее спокойную душу».
Свекровь после ухода толстой Ехэ-абгай тоже решила ни о чем не говорить невестке. Но обе они не сумели скрыть своего смятения, взглянули друг на друга, заплакали, обнялись, уселись на старой, облысевшей шкуре жеребенка.
- Не плачь, Жаргалма… - успокаивает невестку Ханда. - Возьми себя в руки… Все забудется, не плачь. - Она не только невестку этим утешала, но и себя…
Жаргалма слушала добрые слова свекрови, видела ее слезы, чувствовала ее сострадание и понимала, что больше эта милая, хорошая женщина ничего не может сделать для нее. Она не мужчина. Защитить может лишь муж. А у женщин только слова.
Ханда-мать ласково успокаивает невестку. Старшая всегда должна утешать младшую… А что же делает в это время Норбо, опора и надежда двух женщин, единственный в семье человек с кушаком поверх дыгыла, единственный в юрте мужчина?
Норбо сидит в своем сарае, острым железом скоблит сухие, звонкие дуги. Вон как выгнуты!… Теперь они никогда уже не станут прямыми: начнешь выпрямлять- сломаются. Скоро Норбо нагрузит целый воз новых дуг и повезет по ближним и дальним улусам, по русским деревням, будет продавать, менять на зерно, на муку, на сухари, на деготь… Подъезжая к незнакомому двору, Норбо сразу определяет: купят здесь дугу или нет, простую купят или красивую. Беднякам дорогие красивые дуги не нужны, им подавай простые, крепкие, подешевле. У Норбо всегда есть такие дуги, он знает, что улусникам нужно. Но ведь есть и богатые люди, для них надо товар покрасивее. Простую дугу они и на дороге не подберут, пускай, мол, валяется… Коня не остановят, мимо проедут. Для них, для богатых, Норбо возит особые дуги. И сейчас есть штук тридцать таких - вырезные, узорчатые, тонкие. Отберет из общей кучи самые высокие, узкие, гладкие и начнет обтачивать, лощить, вырезать. Когтистыми железками всякие узоры выцарапает, потом начнет раскрашивать яркими красками. Не дуга получается, а игрушка, маленькая радуга. Когда в степи сверкает солнце, шумит ливень, такие радуги бывают… Норбо знает, что нужно богачам. Бедные тоже любят красивое, но им не на что купить, а богатые даже не торгуются, дают сколько спросишь. Большие, твердые налоги платят, а денег у них все равно много. Нанзад Наймашиев сильно просил сделать три красивые дуги. Сказал, что скупиться не станет. Норбо пообещал: «Так сделаю, хоть в божницу ставь, - а про себя подумал: - Столько денег сдеру, не намочи с перепугу в свои шелковые портки».
Эти три дуги заняли несколько длинных летних дней. Шершавым напильником, похожим на широкий коровий язык, Норбо так долго вылизывал последнюю дугу, что шея онемела. Он поднял голову, покрутил шеей и вдруг заметил беспорядок: соседские коровы топчут его зеленку.
Неподалеку от своего летника Норбо когда-то огородил небольшой участок земли, засеял зеленкой. Каждый год такая зеленка вырастала - не только коровы, но и прохожие люди слюну глотали: ровная, сочная, яркая… Посмотришь, кругом лежит выгоревшая, желтая степь, а тут вон какая благодать! Норбо построил вокруг изгородь, по ней видно, что хозяин он не ленивый: крепкая, топором не разрубишь. Но ведь в каждом улусе есть такие бойкие скотины, которых никакой забор не удержит…
По соседству с Норбо живет пожилой улусник Шагдыр. Большим умом не отличается, но человек честный, уважительный. Есть у Шагдыра известная на весь улус красная корова, из-за которой всегда много шума и разговоров, ссор и неприятностей. То хлеб у кого-потравит, то вытопчет траву. Будто нарочно. Беда, а не корова. Норбо сразу понял: Краснуха свалила изгородь и привела на шелковую, молодую зеленку еще и других коров. Идет впереди, вырывает целые охапки зеленки, качает головой - отрясает землю с корней, воровато поглядывает по сторонам, боится, чтобы не попало.
Норбо отбросил дугу, взял топор и пошел выгнать коров, наладить изгородь. Шагдыр тоже заметил, что натворила Краснуха, направился туда же. Оба злые, мужики взялись за дело. Норбо понятно, почему сердитый. А Шагдыр злится, что этот его сосед всюду сеет то зеленку, то ярицу, злится на свою корову, которая решила, видимо, поссорить его со всем улусом.
- От этой коровы и железной городьбой не спасешься. Сверху птицей перелетит, снизу змеей подползет, - ворчит про себя Норбо.
- Можешь и серебряную городьбу поставить, - сердито огрызается Шагдыр. - Побогаче меня живешь.
А меня эта корова совсем разорит. - Он помолчал. - Не старыми, а советскими деньгами заплачу, только бабе своей не жалуйся, а то она со своим пестрым языком всю мою семью погубит.
- Ты, сосед, рехнулся? - оторопело спросил Норбо, услышав про свою Жаргалму. - Не шути так…
- Чего шутить, - проворчал в ответ Шагдыр. - Все говорят об этом. Все здешние комары пищат. Брехня или правда, не знаю. - Увидев бледное лицо соседа, Шагдыр немного смягчился: - Может, и брехня, бабья выдумка.
Если железо раскалить на огне, оно становится сначала красным, потом белеет. Вытащи из огня - потемнеет. Так и лицо Норбо: залилось краской, потом побледнело и вдруг стало темным, как земля. Он не стал больше налаживать городьбу, быстро пошел к дому - так торопливо, будто его подгоняли, даже задыхался. А с половины дороги пошел медленнее, шаги становились все короче и короче: он не знал, что ему сделать, что сказать дома.
По тому, как Норбо вошел в юрту, как бросил возле двери топор, жена и мать поняли, что он все уже знает. Норбо не взглянул ни на мать, ни на жену. Раньше всегда складывал рукавицы ладошка к ладошке возле нового, нарядного седла, а тут бросил как попало.
Жаргалма тихой тенью подошла к очагу, неслышно налила из чугуна поварешкой чай, поставила на столик масло, лепешки. Раньше Норбо всегда снимал рубаху, умывался на дворе по пояс, шутил: «Издали чуял, какой вкусный суп вы сварили. Запах в воздухе стоит» или еще на улице скажет: «Как такой жирный саламат есть буду, не знаю». А тут и умываться не стал, ни слова не говорит, даже на чай не смотрит, взял старый рубанок, выбил из него плоскую железину, стал точить на бруске. Жаргалма поняла: это он чтобы чем-нибудь заняться, этим рубанком он никогда не строгает…
В тягостной тишине подкрался вечер. Ханда с невесткой вышли к коровам. Обе стали доить - без всякой охоты, без внимания, так же равнодушно, как Норбо точил свою железку. Женщинам было все равно, что они принесут домой - белое молоко или теплую воду. Даже дымокур забыли разжечь, мошка одолевала коров…
Когда женщины пришли домой, Норбо лежал в постели. Чай и лепешки были не тронуты. Ханда и Жаргалма не стали разжигать очаг, попили холодного чаю.
ebooksa