Огромная эта зала с золотыми столбами и бумажными розами казалась моему детскому сердцу жилищем вечного праздника, и я поразился тому, что госпожа Гулька – старуха.
– Я – госпожа Гулька, – повторила она, стукнув зубами. – Ты кто такая?
И тетка, объяснив, кто она такая и кто я такой, и зачем я такой, – все в самых изысканных выражениях, – захотела подвести меня к ней.
– Не подходи близко! – вскричала госпожа Гулька. – Мыкита! – обратилась она к бочке, принявшей образ человека. – Понюхай – пахнет чесноком в „Португалии"?
Микита повел во все стороны носом и сказал: „Не чую".
Госпожа Гулька наставила на меня клюку. Высоко надо мной колыхался ее рыжий парик и сверкали ее золотые зубы.
– А у тебя нет веснушек? – спросила она. – Если у тебя появятся веснушки, смотри! Я не люблю.
– Не появятся, – обещала тетка.
– Я тебе дам серебряные пуговицы, – сказала Гулька, – мы завьем тебе волосы, чтобы они курчавились.
– Ой! – воскликнула тетка. – Ты будешь стоять на балконе с серебряными пуговицами, в золотой фуражке. Ты махнешь рукой – и все двери раскроются.
– А ты не захочешь быть умным? – испугалась вдруг госпожа Гулька, и Микита тоже вдруг сделал испуганное лицо. – На тебя, мальчик, очень похоже, чтобы ты захотел быть умным.
– Боже упаси! – воскликнула тетка.
– Так я тебе говорю: в „Португалии" не нужны люди с головой; ко мне приходи с одними плечами. Если ты не поймешь, твоя тетка поймет, если твоя тетка не поймет, я тебе голову отверну.
– Я сама отверну, не беспокойтесь, – сказала тетка.
– И ты, наверное, храпишь во сне? – спросила госпожа Гулька.
– Он спит, как голубь, – умилилась тетка. – Если б вы видели!
Но госпожа Гулька не хотела видеть.
– Я ненавижу храп, – сказала она. – Когда храпят, мне всегда кажется, что это смерть идет. Я не хочу смерти.
Микита, услышав этот разговор, побледнел: он тоже не хотел смерти.
Потом госпожа Гулька допрашивала – не громко ли я разговариваю? Не шумно ли дышу? Не люблю ли я сладкого? У нее уже был мальчик, который любил сладкое, этот мальчик ее обокрал.