Родная кровь

– Мам! Он сказал, что рыцарское шоу будет честное слово! – Берек вновь начал дёргать меня за руку. – Я ещё никогда не видел настоящих рыцарей! И двух надувных замков одновременно я тоже не видел! И будут мыльные пузыри, и…

– И ещё будут фейерверки.

– Серьёзно будут фейерверки? – продолжала тихо удивляться Августа.

– Да будут, – уверенно произнёс Байрон, продолжая смотреть исключительно на ребёнка.

– Фейерве-е-ерки… – с придыханием, в тихом восторге произнёс Берек, уже явно понимающий, что я против, явно не желающий мне перечить, тем более при посторонних людях, но никак не способный сдержаться. – Но мы с мамой не сможем прийти… – в голосе мальчика отозвалась душещипательная тоска. – А Ваше рыцарское шоу можно будет только смотреть или в нём можно будет ещё и участвовать?

– Конечно же можно будет участвовать, – добил ребёнка Байрон, и Берек, мой сильный Берек, секунду назад смогший перебороть себя и произнести вслух слова “мы с мамой не сможем прийти”, рухнул под напором своего детства. С невероятной силой схватив меня обеими руками за ладонь, он вдруг начал делать то, чего никогда за свои пять лет жизни не делал – он начал настойчиво просить меня при людях, заблаговременно зная, что я буду против осуществления его просьбы. Его поведение, трогательность его слов, в эти и без того тяжёлые минуты стала для меня едва ли не сокрушительным ударом.

– Мамочка! Дорогая! Самая любимая! Пожалуйста, давай сходим туда! Этот дядя нас так сильно приглашает! Пожалуйста! Мне бы так хотелось посмотреть на настоящих рыцарей! Я никогда в жизни не видел рыцарей! Даже игрушечных! Только в книжках видел! Моя любимая! Ты самая лучшая мама на свете! Я обещаю больше никогда не читать книжки ночью с фонариком после того, как ты укладёшь меня спать! Я буду есть болгарский перец! Пожалуйста, дорогая! Я даже научусь красиво складывать свои носки – так же красиво, как их складываешь ты! И я отдам тебе… Отдам тебе что-нибудь… Хочешь моего медвежонка?..

Плюшевый медведь – его любимая игрушка, с которой он не расставался фактически с момента своего рождения…

От услышанной тирады меня затрясло. Я как будто увидела будущее. Увидела, как потеряю этого ребёнка, своего единственного сына… Рано или поздно… Потеряю сейчас частичку его своим отказом или потеряю позже и больше, возможно потеряю всего целиком…

Я сделала то, что не делала уже около полугода. Я взяла сына на руки. Резко, но любяще, и прошептала ему на ухо, но так, чтобы мои слова услышали все присутствующие: “Берек, дорогой, мы не можем пойти. Завтра я сильно занята”.

Ребёнок мгновенно обмяк в моих руках. Лишь секунду он смотрел в мои глаза непонимающе – он ведь никогда не просил у меня ничего так сильно и вот попросил, а я отказала – а затем вдруг его взгляд стал опустошённым. Этот второй его взгляд едва не убил меня на месте. А затем, он вдруг обернулся к Байрону и, обняв меня за шею одной рукой, не глядя никому в глаза, тихо произнёс:

– Если моя мама не может пойти со мной, тогда и я никуда не пойду. Я её ни за что не брошу.

Глава 39.

Тереза Холт.

26 сентября.

Поспешно возвращаясь домой, так и не зайдя в художественный магазин, я, управляя автомобилем, никак не могла остановить потоки слёз, внезапно хлынувших из моих глаз, стоило мне только пристегнуть свой ремень безопасности, но мне всё ещё удавалось скрывать свои рыдания от Берека. Уткнувшись лбом в дверцу, он всю дорогу молчал, пока я спиной чувствовала то ужасное состояние, в котором он пребывал. Состояние потухшей свечи. Он никогда ни о чём так страстно меня не просил… А я отказала ему. На глазах у посторонних взрослых людей. Он этого никогда не забудет. Простит, конечно, но не забудет. И всё из-за этого подонка Крайтона.

Прежде чем я успела поспешно развернуться на той парковке и уйти в направлении своего автомобиля, Августа добросила в нашу сторону фразу: “И всё же мы очень будем ждать вашего прихода, так что обязательно приходите, если вдруг у вас освободится время. Вечеринка будет длиться с пяти до девяти часов”. Когда она договорила эту фразу, я почувствовала, как Берек, всё ещё сидящий у меня на руках, ещё сильнее сжал пучок моих волос в свой кулачок, а затем вдруг резко выпустил его. Он больше никогда ничего не попросит у меня так сильно… Он больше никогда не будет просить у меня что-либо при людях. Ему и так это сложно давалось, а здесь вдруг я уничтожила в нём единственный за всю его пятилетнюю жизнь запал… Какие трогательные слова он мне говорил! Как ласково меня называл! Как достойно просил, обещая мне взамен отдачу! А я растоптала его огонь на глазах у всех…

За время поездки до дома я всё же смогла обуздать потоки своих слёз и, незаметно протерев лицо одноразовой салфеткой и аккуратно припарковавшись, как обычно помогла выйти сыну из машины. Зайдя в дом, он заплетающимся шагом, с поникшей головой, молчаливо поплёлся на второй этаж. Я же направилась на кухню, где, спрятавшись за огромным двустворчатым холодильником, ещё раз хорошенько проплакалась. На ужин мы оба почти ничего не съели и почти ничего не сказали. Когда я спрашивала его о том, хочет ли он молока или вилку вместо ложки, он отвечал, но глаз на меня не поднимал. Я видела, что и его глаза тоже были заплаканы, хотя и не видела, чтобы он плакал. Мы даже страдали одинаковым способом.

Перед сном, когда Берек устроился на своей кровати с энциклопедией по Северному полюсу, подаренной ему Гриром, а я собирала свои вещи для принятия душа, в момент, когда я уже выходила из комнаты, он вдруг тихо, определённо точно без укора в голосе и при этом не отрывая взгляда от открытой на его коленях книги, проговорил:

– Ты сегодня всё путаешь. Мне будет пять, а не четыре. И не в октябре, а в сентябре. Ты запуталась.