Террор

Они спустились по ледяному откосу с правого борта и двинулись в сторону айсберга и высокой торосной гряды на юго-востоке, с которой открывался лучший вид на светящийся южный горизонт. Впервые за много месяцев «Эребус» освещался не сполохами, не огнем фонарей или факелов, а светом иного происхождения.

По пути к торосной гряде они миновали покрытый сажей и подтаявший участок льда на месте карнавального пожара. По приказу капитана Крозье там произвели основательную уборку в течение недели после несчастья, но дыры во льду, служившие гнездами для стоек каркаса, а равно намертво вмерзшие в лед клочья парусины и обрывки снастей остались. Прямоугольник черного зала по-прежнему ясно вырисовывался, даже после многочисленных попыток удалить сажу со льда и нескольких снегопадов.

– Я читал того американского писателя, – сказал Бридженс.

– Американского писателя?

– Парень, из-за которого маленький Дик Эйлмор получил пятьдесят плетей за свои хитроумно установленные декорации к нашему прискорбному карнавалу. Странный тип по имени По, если мне не изменяет память. Очень меланхолические, болезненно-мрачные сочинения, местами просто патологически жуткие. В целом не особо хорошие, но очень американские в каком-то неопределимом смысле. Однако роковой рассказ, ставший причиной порки, мне не попадался.

Пеглар кивнул. Он споткнулся о какой-то предмет, занесенный снегом, и наклонился, чтобы выломать его изо льда.

Это оказался медвежий череп, который висел над эбеновыми часами сэра Джона, погибшими при пожаре. Мясо, кожа и шерсть сгорели дотла, кость почернела от огня, глазницы зияли пустотой, но зубы по-прежнему оставались желтовато-белого цвета.

– О боже, думаю, мистеру По это понравилось бы, – сказал Бридженс.

Пеглар бросил череп обратно в снег. Вероятно, работавшие на пожарище люди не заметили его среди кусков льда, отколовшихся от айсберга. Они с Бридженсом прошли еще пятьдесят ярдов, направляясь к самой высокой торосной гряде в округе, и взобрались на нее. Пеглар то и дело подавал руку старшему мужчине, помогая карабкаться наверх.

Поднявшись на плоскую ледяную плиту на вершине гряды, Бридженс часто и тяжело дышал. Даже Пеглар, сильный и выносливый, как античные олимпийские атлеты, о которых он читал, слегка запыхался. Слишком много месяцев без настоящей физической нагрузки, подумал он.

Южный горизонт светился приглушенным тускло-желтым светом, и большинство звезд на той половине неба побледнели.

– Даже не верится, что оно возвращается, – сказал Пеглар.

Бридженс кивнул.

И внезапно оно показалось: край красно-золотого диска неуверенно выступил над темной грядой, которая походила на цепь холмов, но, по всей вероятности, являлась низкими облаками далеко на юге. Пеглар услышал, как несколько десятков мужчин на палубе «Эребуса» проорали троекратное «ура», и – поскольку звуки хорошо распространялись в очень холодном и совершенно недвижном воздухе – услышал точно такой же, только приглушенный расстоянием крик, донесшийся с «Террора», который едва виднелся почти в миле к востоку.

– Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос, – произнес Бридженс по-гречески.

Пеглар улыбнулся, слегка удивленный, что помнит фразу. Прошло уже несколько лет с тех пор, как он читал «Илиаду» или любое другое сочинение на греческом. Он хорошо помнил свой восторг, испытанный при первом знакомстве с этим языком и с героями Трои, когда «Бигль» стоял на якоре у Сант-Яго, вулканического острова в составе архипелага Зеленого Мыса, почти семнадцать лет назад.

Словно прочитав его мысли, Бридженс спросил:

– Вы помните мистера Дарвина?

– Молодого натуралиста? – сказал Пеглар. – Любимого собеседника капитана Фицроя? Конечно помню. Человек, с которым проводишь пять лет кряду на борту маленького барка, так или иначе оставляет впечатление, даже если он был джентльменом, а ты нет.

– И какое впечатление он произвел на вас, Гарри? – Бледно-голубые глаза Бридженса слезились, то ли от волнения при виде солнца, то ли просто от непривычного света, пусть и слабого. Красный диск, еще не успев полностью выйти из-за темной облачной гряды, снова начал опускаться.