— Ханым-эфенди отправит меня к Исмаилу… — и злилась на тех, кто ей не верил, поскольку всегда найдутся сомневающиеся. Они-то ее спрашивали:
— Неужели и впрямь отправит? — и ждали от нее заверений.
Тех, кого девочка считала приближенными к ханым-эфенди, она особенно умоляла:
— Душа моя, замолвите и вы за меня словечко, а? Ханым-эфенди вам не откажет…
Гюльсум прекрасно знала о невыполнимых лживых обещаниях, к которым ханым-эфенди прибегала по два раза на дню, дабы успокоить детей. Но, с другой стороны, получалось так, что дети противоречили сами себе. Они сами забывали о том, что просили у бабушки полчаса назад.
Между тем после того, как Гюльсум успокоилась той ночью, она начала кое-что обдумывать. В ее голове зрел план.
Хозяйка дома тогда сказала ей: «Хорошо, дочь моя, делать нечего, завтра отправлю тебя к Исмаилу». Краеугольным камнем этого обещания было это ненавистное «завтра». Такое долгожданное событие не могло осуществиться немедленно. Но сделать кое-что наперед было возможно.
С одной стороны, Гюльсум старалась использовать все возможности и окружить ханым-эфенди заступниками, которых она знала в доме, с другой — она старалась для себя.
Она стала гораздо более старательной и трудолюбивой. Девочка постоянно крутилась вокруг ханым-эфенди. Прежде чем дать ей какую-нибудь требуемую вещь, внимательно осматривала ее, дабы не пропустить какой-либо дефект. Когда она видела хозяйку дома разгневанной или даже спокойной, она ни в коем случае не упоминала имя Исмаила. В такие минуты девочка прекрасно понимала, что одним своим словом может разрушить все планы. Однако если она замечала, будто ханым-эфенди немного смягчилась, или получала от нее похвалу за отлично выполненную работу, она бросалась к ней с резвостью маленькой собачонки и целовала ее колени. «Я уеду к Исмаилу, не правда ли, бабушка… Не сейчас… потом…» — то ли спрашивала, то ли умоляла она.
Женщина сильно раскаялась, что пообещала это Гюльсум в ту ночь, дабы унять ее тревогу и утешить.
Девочка выбирала такие моменты, когда Надидэ-ханым было хорошо, весело, когда она не могла прогнать ее или даже сказать ей поперек слово. А хозяйка лишь смиренно качала головой из стороны в сторону.
— Пристала, будто муха, в самом деле… Я же в любом случае не могу сбросить тебя со своей шеи! — жаловалась она.
Вскоре ханым-эфенди заметила, что Гюльсум, прежде чем завести разговор об Исмаиле, выбирала определенные моменты. Когда она видела, что девочка бродит около нее с хитрым видом, она начала понарошку хмурить лицо и ворчать, будто на что-то сердится. Но разве легко выглядеть рассерженным, когда тебе хорошо? В Надидэ-ханым боролись самые противоречивые чувства. С одной стороны, она сходила с ума по детям, — она могла развеять их тоску красивыми словами или лирическими жестами. Она даже плакала по ягнятам и баранам, которых резали на Курбан-Байрам и на праздник Хыдыреллез[26]. Но что поделаешь, такова их судьба! Но, с другой стороны, была не в силах понять глубокую печаль обездоленных, бесправных крестьян.
Хотя ей было известно состояние, в котором Гюльсум пришла в особняк в Пендике вместе с Йорганлы однажды ночью… С тех пор много воды утекло, ее одели в разные одежды, смыли с нее всю грязь. Надидэ-ханым сделала ее сестрой своим родным детям, спасла ее от голода и нищеты.
Тем не менее Гюльсум не могла оторвать глаз от всякого тряпья, тосковала по своей деревне, полной мужчин, похожих на Йорганлы, и женщин, которые еще хуже мужчин. По комьям земли, по запаху сухого навоза… А люди, которые годами делали ей столько добра, делили с ней радости и горе, ничего для Гюльсум не значили. Если она ищет друзей, то разве ей не хватает здешних детей? Ну хорошо, ей можно простить, что она не ладит с ними, так она как из другого круга. Но как она может оставаться равнодушной к Бюленту, ребенку, который становится все краше и краше с каждым днем, к такому крепышу? Ведь Бюлент в тысячу раз лучше этого Исмаила — ребенка с морщинистым старческим лицом и огромной, похожей на тыкву головой, которого принес Йорганлы! Гюльсум говорили: «Это твой брат» — не получилось, «Ты будешь его нянькой» — тоже не вышло. Одним словом, что бы ни делали, она не стала теплее относиться к малышу. От страха у нее не хватало смелости сказать что-либо. Но взгляды, которые девочка бросала на ребенка, были полны ненависти.
Одним из смешанных чувств, которые жили в сердце Надидэ-ханым, была ревность. Она ревновала любовь Гюльсум к Исмаилу, приписывая ее Бюленту. Ведь если бы девочка полюбила его, она бы выполнила моральный долг перед своими благодетелями. Впрочем, у хозяйки имелся и еще повод, чтобы заставить Гюльсум полюбить своего внука. Ведь скоро его отнимут от груди, и он окажется у нее на руках. Если девочка не будет любить его по-настоящему, она не станет ухаживать за ним с должным вниманием и заботой. Ведь когда Гюльсум сердилась на кого-нибудь из взрослых в доме, от ее смирения и желания взять вину на себя не оставалось и следа. А вдруг втайне ударит ребенка или уколет его иголкой, кто сообщит Надидэ-ханым об этом? Тем не менее хозяйке не оставалось ничего другого, как насильно заставить девочку нянчиться с Бюлентом, несмотря на все опасения. Когда Надидэ-ханым пребывала в глубоких раздумьях над этими важными проблемами, а девочка прожужжала ей все уши, говоря: «Ты же собиралась меня отправить, не так ли, бабушка?» — женщина не говорила ей в ответ ничего такого, что могло бы разбить ее надежды. Так как, во-первых, она не могла держать характер, во-вторых, думала, что через какое-то время девочка увлечется и забудет свои безумные идеи, и поэтому сейчас не видела в этом ничего страшного…
Когда девочка входила в комнату, она делала тайный знак глазами и головой добрым ханым-эфенди, присутствовавшим в гостях у хозяйки дома, они говорили с серьезным выражением на лицах: «Вы отправите Гюльсум к брату, не правда ли, Надидэ-ханым? Мы вас очень просим». А когда девочка выходила, они смеялись: «Простите, ханым-эфенди… снова пристала к нам у дверей… целовала руки».
ebooksa