Иногда этот туалет становился более шикарным с помощью украшений. Например, она могла накинуть на плечи некогда белую, но со временем ставшую канареечного цвета мантию священника, оставшуюся с тех пор, когда Дюрданэ-ханым ходила учиться. А в следующий раз, желая произвести фурор, девочка на бумагу накручивала волосы и подвязывала их кусочками тюля.
Поскольку все дни Гюльсум в доме проходили в беготне и помощи то тут, то там, она так и не выучилась никакому делу.
Случайно попавшее в ее таз белье после стирки становилось в десять раз грязнее, чем прежде, от долгого замачивания все линяло, белое смешивалось с цветным.
Она годами помогала поварам на кухне, но не умела даже сварить яйцо. Что уж говорить о более замысловатых блюдах.
Как бы там ни было, раньше Гюльсум была покладистой, если ее просили сбегать куда-нибудь, она выполняла поручение с улыбкой. Но сейчас она стала на редкость ленивой и медлительной. Например, если ей в детстве говорили: «Давай-ка, Гюльсум, подмети в этой комнате», она делала, что ей велели. Теперь же она брезгливо брала веник кончиками пальцев и, шатаясь, словно какая-нибудь усталая ханым-эфенди, которая только что вышла из хамама, лениво пару раз взмахивала веником.
Наблюдая за ней, нервные барышни просто бесились:
— Эй ты… Оживись хоть немного… У меня внутри все кипит…. Еще чуть-чуть — и я взорвусь! — Когда они так кричали, Гюльсум невозмутимо улыбалась и вертела головой из стороны в сторону. Побои больше не действовали на нее.
Когда ханым-эфенди с кулаками набрасывалась Гюльсум, она не уклонялась от ударов, как прежде, а, наоборот, ближе подходила к Надидэ-ханым и неподвижно стояла. Девочка знала по опыту, что чем ближе она будет стоять к ханым-эфенди, тем скорее устанет ее рука и она сжалится над ней. Защищаться девочке не позволяли общественные устои, и она терпела.
Иногда Надидэ-ханым просила Гюльсум сделать что-то срочное и нервничала, глядя на ее нерасторопность.
— Девочка, ну-ка поторопись… Что ты ломаешься, как армянская невеста? — возмущалась она.
Гюльсум же, назло ей, еле шевелилась. Несчастная женщина срывалась с места и начинала подталкивать девочку.
Ее усилия оказывались не напрасными; девочка начинала работать немного быстрее. Но если ханым-эфенди снимала тапочек и шлепала Гюльсум, та, словно упрямый ишак, снова вставала, как вкопанная.
Иногда барышни, больше не в силах вынести все это, кричали:
— Мама, ну разве ты совладаешь с этой медведицей? Оставь ее, ради Аллаха… А то у тебя случится сердечный приступ.
Впрочем, Гюльсум была такой медлительной не из-за упрямства, а несколько по иной причине. Семь лет жизни, которые она провела в этом доме, подсказывали ей, что, сколько ни бегай и ни угождай — все будет мало, и ее в любом случае будут бить, дабы бегала еще больше и быстрее. Если ветки кизила[40], которыми ее избивали, никогда не заканчиваются, почему она должна утруждать себя напрасно?
И снова этот кошмар был делом рук Гюльсум. Предательница сильно рассорила Бюлента с его бабушкой.
В тот период ребенок просто обожал Гюльсум. Она была для него лучше всех на свете. Он делился с этой замарашкой своими самыми дорогими игрушками и ловил каждое ее слово.