Ванпельт еще раз оглянулась на здание суда, и передача закончилась. О’Лири снова выключил звук.
– Похоже, ты сумела сделать то, что никому не удавалось.
– Что такое?
– Снова сделала Седар-Гроув значительным. Его упоминают во всех новостных передачах и во всех главных газетах страны, а также, мне говорили, все отели от Седар-Гроува до здания суда полностью забиты. Люди сдают комнаты в своих домах.
– Думаю, она сделала для этого больше, чем я, – сказала Трейси, имея в виду Ванпельт. – Впрочем, она не права в том, что суд был сенсационным. Помню, что он был чуть ли не скучным. Вэнс Кларк был методичен и утомителен, и я вспоминаю Деанджело как компетентного, но подавленного адвоката, как будто он уже смирился с результатом.
– Может быть, так оно и было.
– Фактически я помню странную отрешенность всего города, как будто никто не хотел там быть, но чувствовал обязанность присутствовать. Я часто гадала, был ли и мой отец как-то причастен к этому, не звонил ли он кому-нибудь, чтобы судья и присяжные увидели, как поддерживают Сару и как это преступление сказалось на всем городе.
– Будто он хотел, чтобы у присяжных не было колебаний при вынесении приговора Хаузу.
Трейси кивнула.
– Он не верил в смертный приговор, но хотел пожизненного без права освобождения. Я помню это. Но он казался еще более отрешенным, чем кто-либо.
– Как это?
– Мой отец все записывал. Помню, он записывал даже случайные телефонные разговоры. Во время суда он держал на коленях блокнот, но не записал ни слова.
Дэн посмотрел на нее.
– Ни слова, – повторила она.
О’Лири провел рукой по отросшей за день щетине на подбородке.
– Как ты держишься?
– Я? Прекрасно.
Он, казалось, обдумывал ее ответ.
– Ты никогда не расслабляешься, вечно настороже, верно?
– Я не настороже.