Вниз, сквозь ветки и кости

Джек помогает девушке подняться, и мир вокруг изменяется и уже никогда не будет таким, как прежде.

У девушки голубые глаза – цвета вереска, растущего на холмах, – а волосы, за исключением белой пряди, золотистые – золотого цвета высушенной соломы, – и она так прекрасна, что нет слов, и кажется, что эта красота одним вдохом бросает вызов и законам природы, и законам науки. Ее зовут Алексис, и это преступление, что она была мертва, пусть даже на секунду, потому что мир стал темнее, когда она ушла.

(Джек не заметила этой темноты, но это неважно. Человек, всю жизнь проживший в пещере, вовсе не скорбит по солнцу, пока не увидит его, но, увидев однажды, уже никогда не сможет вернуться под землю.)

Когда Алексис впервые целует ее за мельницей, Джек понимает, что у них с Джилл есть кое-что общее: она никогда, никогда не хочет возвращаться в мир, из которого пришла. Не тогда, когда взамен она может получить этот мир – с молниями и прекрасными голубоглазыми девушками.

Бывают моменты, которые меняют все, и то, что изменилось, уже не вернуть обратно. Бабочке уже не стать гусеницей. Дочери вампира, воспитаннице сумасшедшего ученого – им уже не стать невинными, наивными детьми, спустившимися по лестнице и прошедшими через дверь.

Они изменились.

История меняется вместе с ними.

* * *

– Джек!

Резкий властный голос доктора Блика невозможно было игнорировать. Не то чтобы Джек имела привычку игнорировать его. Первых месяцев с доктором оказалось более чем достаточно, чтобы уяснить, что, если он говорит «прыгай», не надо спрашивать, «как высоко». Правильным будет бежать к ближайшему обрыву и верить, что гравитация сама разберется.

Но все же иногда он звал в неудачный момент. Она выпуталась из объятий Алексис, схватила перчатки, брошенные ранее на полку, и, натягивая их, крикнула:

– Иду!

Алексис села и вздохнула, поправляя сбившуюся сорочку.

– Что ему нужно сейчас? – спросила она. – Папа ждет меня к вечеру.

Дни на Пустошах были короткими и драгоценными. Иногда солнце неделями не показывалось из-за туч, позволяя осторожным вампирам и беспечным вервольфам свободно перемещаться, не дожидаясь наступления собственного времени. Семья Алексис держала трактир. Им не нужно было беспокоиться о скудных дневных часах для охоты или земледелия. Но это не означало, что они спешили устроить своему ребенку вторые похороны.

(Тот, кто однажды умер, но был воскрешен, не мог стать вампиром: странный механизм, позволяющий нежити воспроизводить себе подобных, был основан на магии, а магия сторонилась науки о молнии и колесе. Алексис была в безопасности от прихоти Господина, несмотря на то что с возрастом она все хорошела. Но Господин был не единственным чудовищем в Пустошах, и большинству из них не было дела до медицинской истории Алексис. Они просто сожрали бы ее.)

– Сейчас узнаю, – ответила Джек, поспешно застегиваясь.

Она остановилась и посмотрела на Алексис, на мягкие белые изгибы ее тела, округлые плечи и грудь.

– Просто… просто оставайся здесь, хорошо? Я вернусь сразу же, как только смогу. Если не будешь двигаться, нам не придется снова мыться.

– Я не двинусь с места, – ответила Алексис с томной улыбкой, затем улеглась на кровати на спину и уставилась в потолок, увешанный чучелами.

После четырех лет, проведенных у доктора Блика, Джилл стала сильнее, чем когда-либо ожидала, и одинаково легко могла таскать на своих плечах как трупы, так и мешки с картошкой. Она выросла, как сорняк, вытянувшись больше чем на фут, что потребовало многочисленных походов в деревню за тканью для наращивания брюк. К тому времени, как ей исполнилось четырнадцать, содержимое сундука доктора Блика перестало ей подходить: длинные руки и ноги, подрастающая грудь, непредсказуемое настроение. (Значительную часть того года она огрызалась на доктора Блика по причинам, которые не могла ни понять, ни объяснить. К чести доктора, он переносил ее непредсказуемые вспышки с достойным восхищения терпением. В конце концов, он и сам в некотором роде был непредсказуем.)