В его глазах только иногда более внимательный наблюдатель мог заметить что-то типа иронии и недоумения, типа разочарования и иногда сомнения.
Некоторые из более сообразительных учителей, казалось, предчувствовали в нём скептицизм и критику, но он не открывал это перед ними. Впрочем, всё для него успешно складывалось, учёба требовала не слишком много времени, потому что был к ней приготовлен, поэтому остальное время он мог посвятить переписыванию, которое оплачивалось, а уставший, он играл и пел себе или другим.
Песня была для него как бы напитком Леты, в пении он забывал о том, что его обременяло, в мире поэзии тучи сомнений исчезали при её солнце.
Порой он веселился даже до юношеского безумия, которое продолжалось у него недолго. Любой пустяк делал его серьёзным и холодным.
Приглашали его в богатые мещанские дома, угощали за этот голос, он был любимцем женщин, потому что его красота приобретала ему сердца равно, как талант. Иногда Гжесь давал втянуть себя к людям, а порой закрывался и дичился.
Несмотря на приглашения своей бывшей ученицы Лены и её мужа, Стременчик явно избегал их дома и, пожалуй, только отчётливый вызов его туда приводил.
Спустя несколько месяцев после прибытия в Краков, однажды выходя из костёла, в котором пел на хоре, Гжесь увидел стоящую у дверей и как бы ожидающую кого-то старую Бальцерову. Он было миновал её, поклонившись, потому что спешил, но она сама его задержала.
– Посмотрите на неблагодарного! – сказала она ему. – Хоть бы заглянул к нам!
Гжесь пожал плечами.
– Работы много, – сказал он холодно.
– Не болтай, я же знаю, что у других гостишь, у Кечеров и Совки часами сидишь! Дочка и зять просили тебя, я также, и допроситься трудно. Имеешь что-нибудь против нас?
– Упаси Боже, – воскликнул смущённый Стременчик. – Вы были для меня как бы вторые родители, я в сердце сохранил благодарность.
– А показать нам этого не хочешь?
Гжесь опустил голову. Его прижали к стене, он задумался и, подняв глаза, смело взглянул на Бальцерову.
– Вы были мне матерью, – сказал он взволнованно, – ничего от вас тайного иметь не хочу. Не прихожу к вам, чтобы себе и Лене сердца не разрывать; разве не знаете, что я любил её и люблю? Трудно любовь утаить, а люди злы…
Бальцерова немного смешалась.
– Вы любили друг друга детьми, – сказала она медленно и невыразительно, – ну что же? Осталась приязнь… Лена по тебе скучает… постоянно тебя ждёт, вспоминает и желает видеть.
Старуха немного задержалась и добавила ещё тихим голосом:
– Болеет, Бог видит, от тоски по тебе… Не удивляйся…
Гжесь ещё хотел что-то говорить, но старуха схватила его за руку и добавила живо: