– Ну, прошу, не расстраивайся, чтобы развеселить Лену! – сказал он. – Пей, закусывай и пой. Будем тебя вдвоём слушать.
Стременчик уже недолго боролся с собой, не отпирался.
Действительно, настроение наладилось и улыбка пришла на уста, приглашённая или добровольная, понять было трудно.
Личико Лены также изменилось, прояснились глаза, зарумянилось лицо, девичий задор, давно не появлявшийся, вернулся. От этой перемены Бальцерова чувствовала себя такой счастливой, такой благодарной, что после первой песенки поцеловала в лоб пристыженного Гжеся, а потом дочку.
Она забыла обо всём, увидев её на минуту счастливой, помолодевшей, такой, какой давно не была.
С этого дня Стременчик не мог уже защититься от приглашений Бальцеров, и в конце концов им не сопротивлялся.
Приходила за ним Бальцерова, иногда толстый купец, ею высланный, и даже Фрончек, который самым настойчивым образом уговаривал и был таким весёлым и вовсе не ревнивым, что придал Гжесю смелости.
Действительно, молодые мещанки много о том говорили, смеялись над Фрончком, шептались и завидовали Лене отношениям с певцом, но громче никто не осмеливался сказать злого слова.
Обычаи тех времён, намного более свободные, допускали в отношениях большую близость, не принимая их плохо. Впрочем, Гжеся, как певца, везде хватали и желали, он объяснялся любовью к музыке. Тащили его и паны, и духовные лица на хоры, и даже на королевский двор его приглашали.
Среди соратников и в своей коллегии Стременчик, как мы говорили, заслужил себе отдельное положение. Если возникали спор и какая-нибудь трудность, которые было необходимо решить, редко случалось, чтобы старшие не спросили его мнения. Гжесь воздерживался от слишком резкого суждения, старался выступать примирительно, хотя люди подозревали его в иронии.
Уста его порой стягивались как бы для улыбки, которую сдерживал… Во многих предметах он строил из себя неуча, чтобы избежать спора. После двух лет ему обещали скорый бакалавриат, но он добиваться его не спешил.
Престарелый ксендз Вацлав особенно им занимался и постоянно склонял, чтобы облачение клехи, которое уже должен был носить как студент, поменял на духовное.
– Не настаивайте, отец, – отвечал Гжесь, – я сам знаю и чувствую, что должен его надеть, но преждевременно не хочу, чтобы мне молодые плечи не жгло. Бакалаврства также добиваться не спешу, покуда не изучу всего, не выслушаю до конца и не вооружусь великим мужеством.
Каноник смотрел с любопытством, не вполне понимая.
– Ты знаешь больше некоторых бакалавров и магистров, – сказал он, – а кажется, что ты знания утаиваешь. Ты вопреки это делаешь?
– Всё-таки и лагерь, в который солдат вписывается, – сказал Гжесь смелее, – и неприятеля, с которым должен сражаться, нужно хорошо узнать, прежде чем будет война.
– Война? Кому? – спросил ксендз Вацлав.
Стременчик заколебался.
– Кто знает, с кем придётся воевать? Может, как раз с теми, руки которых кормили… и которых следует благодарить.
– Не понимаю, – ответил старичок.