Павел посмотрел на него как на сумасшедшего.
– Не сердитесь, – примирительно сказал мужчина. – Я на самом деле Хосе, а на то, что творится здесь, нельзя смотреть по-другому, иначе сойдешь с ума.
– Ольшевский… Павел…
Разговаривать не хотелось. Павел лег на нары и отвернулся к стене.
Тут же открылся смотровой глазок, и надзиратель рыкнул:
– Повернитесь! Глаза не закрывать!
– Что? – не понял Павел.
– Ложитесь на спину, руки держите по швам, иначе он не даст вам покоя, – подсказал Хосе.
Павел послушался, но яркий свет лампы под потолком не позволял собраться с мыслями, они путались и сбивались.
В десять часов вечера прозвучала команда «Отбой!». Тюрьма ненадолго погрузилась в тишину, но именно ненадолго. В камерах никто не спал, все знали, что по ночам у следователей самая работа. Из сейфов извлекались пухлые тома уголовных дел, чернильницы пополнялись свежими чернилами. Наготове были и опробованные орудия пыток: швейные иголки, заботливо хранившиеся в круглых коробках из-под монпансье, гибкие ученические линейки, резиновые велосипедные камеры, которыми так хорошо бить с оттяжкой, – у каждого следователя был свой арсенал… Обостренный слух ловил каждый шорох в коридоре. И когда хлопала дверь соседней камеры, по истерзанному телу «счастливчика» разливалась предательская слабость: пронесло!
Хосе так и сказал Павлу, который уже и без окрика надзирателя не мог сомкнуть глаз:
– Сегодня не наша очередь, можно расслабиться.
Но Павел забылся в коротком сне только под утро. Тюремный день начался для него с команды «Подъем!», затем были и другие дни, и только на седьмые сутки его вызвали на допрос.
– Ольшевский, на выход! – глубокой ночью прозвучала команда.
Павел, как ни странно, испытал облегчение, ему не терпелось узнать, почему его бросили в тюрьму. И все же он никак не мог попасть в рукава пиджака.
– Живее! – торопил надзиратель.
Заложив руки за спину, Павел двинулся по коридору. В конце коридора они остановились у лифта. Кабина, тихо поскрипывая, поползла вверх.
На четвертом этаже, куда привели Павла, обстановка резко отличалась от той, что была во внутренней тюрьме НКВД. По стенам тянулись дубовые панели, шум шагов заглушал толстый ворс красной ковровой дорожки.
Напряжение, появившееся в действиях конвоя, невольно передалось и Павлу. «Похоже, допрос предстоит у начальства», – подумал он и не ошибся.
Его ввели в просторную приемную, вышколенный офицер попросил конвой подождать и завел Павла в кабинет. Первое, что бросилось в глаза, – огромный, почти во весь рост, портрет Вождя. Его пристальный взгляд пригвоздил Павла к полу. Многоликий образ коммунистического бога преследовал его буквально с первых шагов по советской земле. Портреты, большие и маленькие, висели везде – на погранзаставе, в хабаровском управлении, на аэродроме и даже в самолете над кабиной пилотов. Сталин, Сталин, Сталин – рябой низкорослый грузин, заставивший любить себя многомиллионную и многонациональную Россию.
ebooksa