Прошло чуть больше двух месяцев, как судьба вырвала его из заметенного снегом лагерного барака и бросила в бурлящий водоворот невероятных событий. Еще совсем недавно то, что предлагалось в кабинете начальника разведки Павла Фитина, казалось фантастикой: слишком дерзким выглядел замысел предстоящей операции, расчет которой строился на возможностях одного человека – Сана.
Да, его талант аналитика, необыкновенное обаяние и влиятельные связи значили много, но что он один мог сделать в той схватке демонических сил, которые пробудила война? Зародившись под мрачными сводами мюнхенских пивных, германский фашизм быстро набирал силу. Вскормленный врагами большевиков, этот «сумасшедший Гитлер», каким он казался многим, быстро превратился в ненасытное и кровожадное чудовище. Опьяненный безнаказанностью, он вскоре набросился на своих беспамятных благодетелей.
Одной из первых была растоптана заносчивая галлийская гордыня Франции. Одряхлевший британский лев отполз на Острова и изредка позволял себе огрызаться из песков африканских пустынь. Сокрушительный разгром японцами военно-морской базы в Пёрл-Харборе и стремительное наступление на Филиппинах и в Бирме ввергли в шок американцев.
В какой-то момент казалось, что силы зла необоримы. Гитлер, Муссолини и Хирохито уверовали, что сумели перехитрить Сталина, Рузвельта и Черчилля в той циничной и многоходовой игре, где каждый норовил урвать себе кусок побольше за счет другого. В начале декабря в Берлине, Риме и Токио заговорили о переделе мира в свою пользу как уже о решенном деле. Болтавшиеся между странами Оси и их противниками Турция с Ираном, боясь опоздать к дележу, бросились обивать пороги в Берлине и Риме. Турецкие янычары принялись точить свои ятаганы, готовясь к нападению на советское Закавказье, но этим планам не суждено было сбыться. Неожиданное и стремительное наступление Красной армии под Москвой отбросило вермахт на сотни километров на запад и вынудило перейти к глухой обороне.
Униженная и оскорбленная вероломством Японии Америка быстро пришла в себя после шока Перл-Харбора и со всей яростью обрушилась на противника. Армия солнцеликого втягивалась в затяжные бои по всему Тихому океану и уже не помышляла о сиюминутном захвате Дальнего Востока и Сибири. На гневные и требовательные призывы своего союзника Гитлера ударить в спину русским Хирохито отвечал типично восточным многоликим лицедейством. Впервые за все время войны чаша весов качнулась в сторону союзников по антифашистской коалиции.
Свой скромный вклад в этот первый успех внесли и они с Саном. Скупая похвала Центра свидетельствовала об этом, и все же нарастающая тревога не давала Плаксу покоя. Он снова и снова возвращался к одной и той же мысли: «Почему Центр так спешно отзывает меня в Москву? Хотя… Как будто все понятно, задание выполнено, операция завершена… Но зачем так резко выдергивать Сана? Зачем?»
На память невольно приходила операция «Утка», связанная с ликвидацией в Мексике заклятого врага Сталина – Троцкого. После его устранения на Западе поднялся невообразимый шум. И хотя «ревнивец» Рамон Меркадер, размозживший ему голову ледорубом, начисто отрицал причастность к НКВД – дескать, «блудливый Лев» грязно домогался невесты Рамона, Сильвии Ангелоф, – журналисты и политики не уставали твердить о «руке Москвы». Это спровоцировало в Мексике невиданную «охоту на ведьм», и Центр был вынужден отозвать в Москву руководителя операции Эйтингона и еще нескольких «подсвеченных» агентов. Вскоре их принял сам нарком НКВД и вручил награды. И это было понятно: заклятый враг товарища Сталина и советской власти наконец замолк навсегда.
В нынешней операции заслуги Сана были не меньшими, и он, несомненно, заслуживает самой высокой награды, размышлял Плакс. Но почему поездка в Москву должна проходить в пожарном порядке? Непонятен и вывод Сана по каналу НКВД через Ахмерова. Безопаснее это было бы сделать через каналы Поскрёбышева, чьи старые, годами отлаженные коминтерновские связи в случае возможных осложнений практически полностью исключают нанесение малейшего ущерба репутации его друга.
И чем чаще он задавался подобными вопросами, тем сильнее мучило его беспокойство. Более того, оно обрело вполне зримые черты человека, одно воспоминание о котором заставило Плакса поежиться. Тогда, в кабинете Фитина, под взглядом холодных глаз наркома он ощутил себя тряпичной игрушкой в руках безжалостного кукловода, рассчитывавшего изумить публику. Задуманная Берией грандиозная мистификация полностью удалась, и теперь, когда все было решено, инстинкт самосохранения подсказывал Плаксу, что могло ожидать в Москве и его, и Сана… Во всяком случае, не награда, о которой говорилось в шифрограмме. Они слишком много знали о том, чего знать было нельзя, и тем самым подписали себе неизбежный смертный приговор…
Израиля захлестнула отчаянная горечь, но потом в нем снова заговорил разведчик. Как профессионал, он трезво оценивал особую деликатность затеянной Берией большой политической игры и те громадные репутационные политические риски, которые сопровождали ее. В случае их с Саном провала возникли бы самые нежелательные последствия для советско-американских и вообще международных отношений. Рузвельт никогда бы не простил Сталину того, что его банально, как в карточной игре, использовали втемную. И потому нарком по-своему прав: война безжалостно отметает в сторону чувства и эмоции, она требует конкретного победного результата и неизбежных политических жертв.
Плакс не мог сомкнуть глаз до глубокой ночи. Не помогла даже изрядная порция бренди, и только перед рассветом, когда пришло решение, ему удалось забыться в коротком и тревожном сне. С первыми звуками улицы он проснулся, быстро привел себя в порядок и, наскоро перекусив, принялся собирать чемодан. Затем тщательно осмотрел комнату, письменный стол и шкаф, убрал те следы, что могли бы натолкнуть на мысль о существовании советского разведчика, спустился вниз и отдал ключи консьержке.
За щеки покусывал легкий морозец, свежий, еще неотравленный выхлопными газами воздух бодрил и вселял уверенность: ему удастся затеряться в этой огромной стране, и никакие опергруппы НКВД, пущенные по следу, будут не в силах исполнить последний приказ наркома. Он не чувствовал усталости, не замечал серой безликости домов, насупленных лиц редких прохожих. Все его существо стремилось к новой жизни, где не надо будет обманывать друзей и таиться от врагов, где он сможет наконец снова стать самим собой.
Сев в автобус, он мысленно подгонял шофера, ему казалось, что полупустая в этот ранний час машина ползет как черепаха, но вот впереди показалась знакомая колоннада. Плакс спрыгнул с подножки на тротуар, перешел улицу и остановился перед массивными дверями банка. В глубоких подвалах, в личном сейфе, уже больше шести лет хранились двадцать пять тысяч долларов и документы на имя гражданина Австрии Михаэля Фукса. Эту подстраховку он подготовил на случай провала еще во время предыдущей командировки.
За прошедшие годы в банке мало что изменилось. Все тот же просторный холл, те же массивные коринфские колонны из голубого мрамора и все тот же, но слегка побитый временем служащий, встретивший Плакса у стойки.
Внезапно осипшим голосом, опасаясь, что память подведет, Плакс назвал фамилию и код сейфа. Клерк зарылся в бумаги и долго не поднимал головы, его длинные пальцы с невероятной скоростью переворачивали пожелтевшие от времени листки и все не могли остановиться. Плакс уже начал терять терпение, когда наконец сутулая спина разогнулась и стекляшки очков сверкнули обнадеживающим блеском.
– Простите, что заставил ждать. Вы давно у нас не были, – извинился он.
– Так сложились обстоятельства, – отделался общей фразой Плакс и шагнул в распахнувшуюся перед ним дверь.
Вместе они прошли по длинному коридору, спустились в подвал и остановились перед другой дверью, массивной и стальной. Клерк набрал код, сухое потрескивание механизма нарушило тишину, потом что-то прожужжало, и дверь отошла в сторону. В глазах Израиля зарябило от стеллажей, усыпанных одинаковыми табличками, но банковский служащий безошибочно ориентировался в этом лабиринте и быстро нашел нужную ячейку.
Несмотря на прошедшие годы, память разведчика цепко хранила нужную комбинацию цифр. Ячейка легко открылась. На дне ящика лежал плотный объемистый пакет. Плакс забрал его, возвратился в зал, нашел укромное место и вытряхнул содержимое на стойку. Толстая, туго перевязанная пачка долларов и паспорт перекочевали в карман пальто. Теперь уже ничто не держало его в Вашингтоне. С этой минуты Израиль Плакс должен был навсегда исчезнуть, а Михаэлю Фуксу ничего другого не оставалось, как только поскорее затеряться среди миллионов американцев.
Спустя час Михаэль Фукс появился на вокзале. Потолкался в очереди у билетной кассы, а когда билет на ближайший поезд до Чикаго был приобретен, купил газету, но прочесть ее так и не смог. Строчки прыгали и расплывались перед глазами, назойливые мысли лезли и лезли в голову – Израиль Плакс никак не хотел уступать место австрийскому гражданину.
ebooksa