Бюро заказных убийств,

22
18
20
22
24
26
28
30

– Потому что сейчас не сезон свежей спаржи.

Не успел Хановер прийти в себя от унижения, как на него набросился Брин:

– Некоторое время назад вы, коллега, признались, что интересуетесь взрывчатыми веществами. Так позвольте же продемонстрировать вам квинтэссенцию универсальной логики – неопровержимую логику элементов, логику химии, логику механики и логику времени, неразрывно спаянную в одном из самых обаятельных приборов, когда-либо созданных человеческим разумом. Я настолько глубоко с вами согласен, что готов представить вниманию присутствующих иррациональную логику универсальной материи.

– Почему же иррациональную? – слабо отозвался Хановер, содрогаясь над тарелкой с несъеденной спаржей. – Считаете электрон лишенным способности к мышлению?

– Не знаю: никогда не встречался с электроном лично, – но ради аргументации давайте представим, что он способен размышлять. Во всяком случае, не станете же отрицать, что электрон воплощает в себе самую безупречную, абсолютную и непоколебимую логику, которую доводилось встречать в природе. Взгляните на это.

Брин подошел к вешалке, опустил руку в карман своего пальто, достал плоский продолговатый сверток, внутри которого находился предмет, напоминавший средних размеров складную фотокамеру, и, с сияющими от восторга глазами выставив вещицу на всеобщее обозрение, взволнованно воскликнул:

– Видит бог, Хановер! Думаю, вы правы. Только взгляните на этот красноречивый усмиритель злых языков и воинственных идей, на непревзойденный способ разрешения всех конфликтов! За ним остается последнее слово. Когда он говорит, короли и императоры, шантажисты и фальсификаторы, книжники, фарисеи и заблудшие мыслители умолкают. Навсегда умолкают.

– Включите устройство, – ухмыльнулся Хаас. – Может быть, тогда Хановер наконец-то заткнется.

Все рассмеялись, но увидев, что Брин глубоко задумался, тут же смолкли и в тишине стали свидетелями принятого решения.

– Хорошо, если настаиваете, устройство заговорит, – в наступившей тишине проговорил изобретатель и достал из жилетного кармана простые бронзовые часы. – Это будильник швейцарской работы на семнадцати камнях. Сейчас полночь. Наше перемирие, – поклонился он Драгомилову, – истекает в час. Смотрите, я устанавливаю будильник ровно на одну минуту второго. – Он показал отверстие в похожем на фотокамеру устройстве. – Видите эту прорезь? Она сконструирована специально, чтобы туда поместились часы, что я и делаю: помещаю часы в прорезь. Слышали металлический щелчок? Сработал автоматический замок. Теперь уже никакая сила не вернет часы обратно. Время потекло, и остановить его невозможно. Все, кроме самого голоса, изобретено и создано мной, а голос принадлежит великому японцу Накатодаке, умершему в прошлом году.

– Всего лишь записывающий фонограф, – разочарованно проговорил Хановер. – А мне показалось, что вы упомянули взрывчатые вещества…

– Голос Накатодаки и есть взрывчатое вещество, – пояснил Брин. – Если кто помнит, Накатодака был убит в лаборатории собственным голосом.

– Формозная реакция! – понимающе кивнул Хаас. – Да, теперь вспоминаю.

– И я тоже, – шепнул Холл Груне. – Накатодака был великим химиком.

– Насколько я понимаю, секрет умер вместе с ним, – заметил Старкингтон.

– Так думал весь мир, – возразил Брин. – Но формула была обнаружена японским правительством, а потом украдена из военного ведомства одним революционером. – В голосе зазвучала гордость. – И вот перед вами первый изготовленный на американской земле формоз – прибор с функцией взрывного устройства. И создал его я!

– О господи! – воскликнула Груня. – Но ведь как только гениальное изобретение сработает, все мы взлетим на воздух!

Брин удовлетворенно кивнул.

– Если останетесь здесь, то погибнете вместе с нами. А обитатели квартала решат, что произошло землетрясение или очередное нападение анархистов.

– Немедленно остановите свой адский прибор! – в ужасе потребовала Груня.