– Дорогой, нужно принести воды. Не мог бы ты…
– Конечно. Сию минуту.
Он поднялся, взял ведро и пошел к маленькому источнику в северном конце острова. Уже взошла огромная белая луна, и вдоль тропинки покачивались легкие тени цветов. Сердце ныло под тяжестью неизвестности: что означает непонятная строгость – почти холодность – обычно такой живой и эмоциональной Груни? Внезапно пришло понимание. Каждый из них в эти последние дни переживал особое напряжение. Неизвестно, каким предстает в ее глазах он сам. Ничего! Еще несколько дней, и капитан парохода объявит их мужем и женой. Подумать только: муж и жена!
Уинтер наполнил ведро и, тихо насвистывая немудреный мотив, пошел обратно.
Бочка для воды стояла в неосвещенной кухне. Он опрокинул ведро, и вода вылилась на пол, намочив босые ноги. Бочка оказалась полной. Внезапно чего-то испугавшись, он бросил ведро и побежал в гостиную. Груня по-прежнему занималась рукоделием, но теперь щеки ее были мокры от слез. Под лампой лежала стопка листков.
– Груня, милая! Что…
Она попыталась продолжить работу, но не смогла: слезы уже текли ручьями и застилали глаза. Наконец она сбросила коврик с колен и упала в объятия любимого.
– О, Уинтер!
– В чем дело? Что случилось, дорогая?
Смутное подозрение заставило посмотреть в сторону комнаты ее отца. Там было темно, но проникший сквозь открытое окно лунный свет упал на пустую кровать. Холл бросился к выходу, но Груня схватила его за руку и остановила.
– Нет! Нельзя! Прочитай вот это!
Он в сомнении помедлил. Пальцы девушки решительно сжимали запястье, а взгляд полных слез глаз был тверд. Холл медленно, с опаской взял со стола листы и начал внимательно читать, а Груня не сводила глаз с лица человека, отныне оставшегося единственной опорой.
«Дорогие дети!
Ждать дольше не могу. Хаас не приехал, и время мое истекает.
Вы должны постараться понять меня и – как говорит Холл – признать мое безумие: я имею в виду поступок, который обязан совершить. В качестве руководителя бюро я принял заказ, и заказ должен быть исполнен. Бюро ни разу не обманывало клиентов, не обманет и сейчас, поскольку в ином случае будут нарушены основополагающие принципы. Уверен, что только смерть могла помешать Хаасу исполнить долг, а в подобном случае поручение переходит к другому сотруднику. Оставшись последним, я обязан довести дело до конца, однако не испытываю даже тени сожаления.
Бюро составляло смысл моей жизни, а поскольку оно исчезло с лица земли, должен исчезнуть и его организатор и руководитель. Принимаю поручение без стыда. Напротив, с гордостью совершу тот шаг, который назначен на эту ночь. Возможно, мы заблуждались: однажды вы, Холл, сумели убедить меня в этом, – но никогда не заблуждались по ложным причинам: даже в заблуждении присутствовала правота логики.
Вы прекрасно знаете, что сотрудники бюро убивали, на их счету множество жертв, но ужасная составляющая убийства заключается не в количестве, а в качестве жертв. Смерть одного-единственного Сократа представляет собой куда более злостное преступление против человечества, чем уничтожение орд дикарей, объединенных Чингисханом в жестоком походе. Но кто же способен по-настоящему в это поверить? Общественность – если бы узнала – осыпала бы наше бюро проклятиями и в то же время вознесла до небес все формы бездумного и бессмысленного убийства.
Не верите мне? Тогда пройдите по улицам, площадям и паркам наших городов. Много ли там памятников Аристотелю? Пейну? Спинозе? Нет, все монументы воздвигнуты в честь полубожеств с мечами в руках, возглавлявших наши крестовые походы с тех самых пор, как мы отделились от обезьян и пошли своим путем. Война с Испанией 1898 года, несомненно, заполнит немногие еще пустующие места как здесь, в Америке, так и там, в Европе, толпами героев с воздетыми в кровавом салюте руками, воплотивших в бессмертной бронзе победу насилия в борьбе за человеческие умы.
Однако я позволил себе поверить, что мы заблуждались. Почему? Да потому, что, по сути, мы действительно заблуждались. Мир должен признать совместную ответственность за справедливость; он не может и впредь оставаться целью избранного – и избравшего себя – меньшинства. В наши дни доносящийся из Европы грохот возвещает катастрофу, какой человечество еще не переживало. Однако спасение придет из этики более высокой, чем та, которую мы способны предложить. Спасение должно явиться из возрастающей моральной стойкости самого мира.
И все же одно сомнение существует: что, если моральная стойкость так и не возникнет? Тогда в далеком будущем Бюро заказных убийств может возродиться, ибо по поводу проведенных нами казней готов с уверенностью утверждать: от наших рук не погиб ни один невиновный человек, ни один, чье уничтожение не принесло бы пользу. Сомневаюсь, что подобные слова прозвучат о тех, памятники кому появятся на площадях после следующей «финальной» войны.