— А не пошлете ли вы его…
— Он утверждает, будто он монах, сэр, — возразил Фасетти. — Но какой-то он уж больно светский монах. — С этими словами Фасетти вручил Бреннану кошель. — Он принес вот это.
Филипп принял кошель и вытащил из него кинжал. У него перехватило дыхание при виде треугольного лезвия и рукоятки в форме распятия.
—,При входе в отель монах поинтересовался, есть ли здесь охрана, — добавил Фасетти. — И когда один из сотрудников службы безопасности вышел к нему, тот заявил, что хотел бы видеть вас. А затем передал моему человеку этот кинжал. Он объяснил, что если бы этот кинжал нашли у него, то могли бы сделать совершенно неверные выводы.
— Точно, — согласился Бреннан. Он слегка провел пальцем по лезвию и тут же прикусил губу: на пальце появилась кровь.
— Монах хочет вам что-то объяснить по поводу этого кинжала. Конечно, мы не собирались беспокоить вас, но…
Бреннан сжал рукоятку и всмотрелся в охваченный агонией лик Христа. Он был заинтригован.
Вернув Фасетти кинжал, Филипп направился к лифтам.
— Пришлите его ко мне наверх, — броси он уходя. — Интересно взглянуть на этого монашка, а вы позаботьтесь о стилете, ладно?
Поднимаясь к себе в номер, Бреннан до боли сжал руки, ставшие внезапно липкими от пота. Он дрожал всем телом. С самого детства Филипп боялся ножей. Одна только мысль о стальном клинке, входящем в плоть, повергала его в состояние шока. Он не мог представить себе эту боль. А что касается распятия… Филипп вздрогнул. Не впервые задумывался он о религии. К чему постоянно изображать Христа в состоянии этой жуткой агонии? Не удивительно, что многие последователи Спасителя были людьми, мягко говоря, странноватыми. Для самого Филиппа вся религия сводилась к еженедельному воскресному ритуалу, к условности и не более. Он никогда глубоко не задумывался над ее сутью. Уж как-то так получалось, что к концу второго тысячелетия религия стала играть в общественной жизни далеко не самую веду щую роль.
Маргарет оставила на столе записку, где сообщала, что вернется только к обеду. Тут же лежала пара телексов. Пока Бреннан читал их, в дверь постучали. Открыв дверь, Филипп увидел на пороге Фасетти и молодого человека. Последний был в коричневой сутане и сандалиях. Лицо’его освещалось юношеской красотой, с которой, однако, плохо сочеталось напряжение, присущее, как правило, более старшему поколению и сквозившее в каждом жесте молодого монаха.
Бреннан пригласил посетителей в комнату, затем пожал на прощанье руку Фасетти, отступившему на шаг и заявившему, что его работа сводится всего-навсего к тому, чтобы охранять других.
— Ну, со мной-то все будет в порядке, — заверил Бреннан Фасетти.
Монах же улыбнулся:
— Меня зовут брат Френсис, — представился он на прекрасном английском языке. — Из Субиако. Рад, что вы согласились встретиться.
— У меня времени в обрез, — предупредил Бреннан, жестом указывая на стул.
— Едва ли вы поверите тому, что мне предстоит рассказать, — продолжал юноша. — И в общем, я, честно говоря, не рассчитываю на это. — Он помолчал. — Надолго ли вы в Риме, мистер Бреннан?
— Завтра я уезжаю.
Монах вздохнул:
— Прошу вас, отложите ваш отъезд всего на несколько часов. Пойдемте со мной. Меня прислал священник по имени де Карло. Может быть, вы слышали о нем? — Последние слова звучали уже как мольба.