Собрание сочинений

Ракель поняла, что это шанс.

– Представляешь, а я не видела ни одной её работы, – соврала она. Упоминать о картинах в сарае не хотелось. Днём она снова зашла туда тайком, собираясь разглядеть их как следует, но ничего не обнаружила. Байковое одеяло, аккуратно свёрнутое, лежало на полке рядом с бутылочками из-под эфира.

– Безобразие, – произнёс он равнодушно. – Это же часть твоего культурного наследства. У меня дома есть несколько работ, заходи как-нибудь посмотреть.

– С удовольствием.

Эммануил Викнер с пристрастием осматривал очередную конфету, прежде чем положить её в рот и приступить к тщательному разжёвыванию. Ракель задумалась, не стоит ли всё же сказать о картинах в сарае, но слов подобрать не смогла и вместо этого спросила, показав на одинокую с зелёными переливами бабочку, висевшую на стене неподалёку.

– Это одна из дедушкиных?

– Что? А, да, наверное. Бабочки, бабочки. Они повсюду. Бабочки. Ракель, ты что-нибудь знаешь о бабочках?

– Почти ничего.

– Главная функция бабочки – размножение, – произнёс Эммануил. – Я сейчас цитирую «Википедию». Многие виды, к примеру, вообще не способны питаться. Они заинтересованы только в поиске одного или нескольких партнёров для спаривания, а если это самка, то, прежде чем умереть, она должна отложить как можно больше яиц. Меня вдруг осенило, что где-нибудь без четверти три ночи с бабочкой можно легко перепутать среднего посетителя какого-нибудь заведения на Кунгспортавенин, но бог с ними, разве это не говорит во многом и о человеческом существовании?

– Что ты имеешь в виду?

– Да ты, наверное, назовёшь меня циником или обвинишь в слишком упрощённом видении человеческого существования, и в обоих случаях будешь совершенно права. И, кстати, меня очень радует, что моя столь проницательная и критически мыслящая племянница Ракель не принимает слепо на веру всё, что я говорю, только потому, что я её старший родственник. Но я думаю – говорю это, поскольку тридцать семь лет гнул спину, изучая жизнь эмпирически, – что всё, чем мы занимаемся, это хитроумный объездной путь, мы идём в обход, но всё равно вернёмся к отправной точке, а она одна и та же и для нас, и для бабочек… – Он сунул в рот конфету и продолжил: – Ты же, конечно, помнишь своего Фрейда? Непрерывное путешествие организма к смерти. Мы все постоянно едем в одну и ту же сторону, но, как мудро заметил Зигмунд, сидя за письменным столом на Берггассе, 19: «организм стремится к смерти, но она поступает по-своему». «По ту сторону принципа удовольствия», страница сорок два. И всё же надо признать, что с бабочками природа преуспела. Они не ищут окольных путей. Они идут напрямик. Сначала жизнь, а потом смерть. Существование, вываренное до сути. Слушай, давай за это выпьем.

– Давай, – согласилась Ракель. Она была почти уверена, что он ошибся с цитатой.

– Увы, коллекционирование бабочек невозможно метафизически. – Эммануил долил в бокалы из ближайшей бутылки. – Вот бы кто-нибудь объяснил это папочке до того, как он бросил работу и уехал в Амазонию. Коллекционирование бабочек – это время, потраченное зря. Если в виде яркого маяка для жизненных исканий брать метафизически возможное…

– Не уверена, что я тебя понимаю…

– Бабочка, дорогая Ракель, по своей природе такова, что нам никогда не дано узнать о ней всё. Познать её до конца. Пролетая мимо, она в любом случае не позволяет себя изучить. Мы успеваем заметить, какого она цвета, оценить её размеры, а если она немного посидит на каком-нибудь цветке, создаём представление об узоре на её крыльях. Но узнать о живой бабочке всё нельзя, потому что быть бабочкой означает летать. Улетать от вас. А вот если вы её поймаете. Если притаитесь в траве с сачком. Если сделаете сачком движение, осторожное, точное и лишённое сомнения. А потом поместите бабочку в банку. Если заполните эту банку эфиром, чтобы бабочка уснула, то есть умерла. Если потом вы проткнёте бабочку иголкой – только тогда вы сможете её изучить, да. Тогда она откроется вашему взгляду целиком и полностью. Вы определите ее вид, задокументируете, поймаете для сравнения ещё несколько экземпляров. Но в этом-то и смысл: бабочка, проткнутая булавкой, – это уже не целая бабочка. В ней отсутствует важный признак бабочки – способность летать. Бабочка, которая от вас не улетает, вопреки всему, бабочкой попросту не является. Таким образом… что бы мы ни предпринимали, бабочка от нас ускользает. И когда мы её отпускаем, и когда мы её ловим. Слушай, мне надо пописать. Будь добра, постереги, пожалуйста, моё место.

* * *

Шторы были задёрнуты, комнату наполнял светлеющий сумрак. С нижней кровати доносилось похрапывание. Ракель спустилась вниз. Брат спал в одежде, завернувшись в одеяло. Мягкое лицо, округлые щёки.

Она взяла одежду, вытащила из сумки немецкую книгу и вышла на цыпочках в коридор. Ковёр в гостиной на верхнем этаже сбился, на кресле валялся чей-то пиджак. В туалете же ничто не напоминало о вчерашнем празднике, кроме стоявшего на раковине недопитого бокала.

Ракель оделась и умылась. У неё ныло в затылке.

Ступени скрипели, хотя она старалась идти очень осторожно. В холле на полу лежало Верино пальто, как будто у него не осталось сил, чтобы висеть на вешалке. Бесцеремонно пробили позолоченные настенные часы. Половина восьмого, Ракель проспала не больше четырёх с половиной часов.

Все следы праздника на кухне были ликвидированы. Ракель поставила кофе и намазала масло на кусок подсохшего багета. И тихо поднялась на чердак.