На самом верху ей пришлось преодолеть несколько метров плотной застарелой темноты, потому что выключатель располагался на дальней стене, а света, просачивавшегося из окна, было явно недостаточно. Секунды, предварявшие мигание и вспышку люминесцентной трубки, всегда тянулись слишком долго. А потом перед тобой распахивался тайный мир: горы мебели и коробок, полки со всякой всячиной, письменный стол, заклинившие жалюзи, старый архивный шкафчик с выцветшими чернилами на бумажных этикетках, приклеенных к ящикам, деревянная клетка для птиц с просунутыми сквозь прутья пластиковыми цветами, детские велосипеды. На чердачных балках лежали пластинки и нечто, что когда-то было лодкой.
На комоде стояло чучело крокодила.
Удерживая в равновесии кофе и бутерброд, поставленные на книгу, как на поднос, Ракель протиснулась к потёртому велюровому дивану у одного из маленьких чердачных окон. Похоже, за почти пятнадцать лет никто так и не обнаружил гнёздышко, свитое вокруг дивана. Там стояли банкетка для ног, плетёный стул, приспособленный для подносов с едой и кофейных чашек, а ещё столик в стиле рококо со стопками старых номеров «Старлет» и «Векко-Ревин». Когда Ракель была подростком, они бесплатно делились с ней житейской мудростью типа У ТЕБЯ БУДЕТ ИДЕАЛЬНЫЙ ЛЕТНИЙ ЗАГАР, ЕСЛИ ТЫ… (забудешь о раке кожи) или БЮДЖЕТНАЯ НАХОДКА ОСЕНИ (красный берет, «Хеннес & Мориц), и частенько обещали то, что не выполняли (ТАНТРИЧЕСКИЙ СЕКС – ПОДРОБНЫЙ ПУТЕВОДИТЕЛЬ). Наверху стопки журналов лежали «Мир как воля и представление» Шопенгауэра и «Клан пещерного медведя» Джин М. Ауэл.
Окно было грязным, между рамами покоилось множество дохлых мух, но обзор всё же открывался прекрасный. С улицы окно выглядело как маленький квадрат, спрятанный под коньком крыши. Стоя во дворе, кто-нибудь мог полюбопытствовать, что происходит на кухне, в Кабинете или Ателье, но ни один взгляд никогда не поднимался до чердачного окна, сидя у которого ты становился невидимым, но видел всё.
Ракель рассматривала пустынные окрестности, пока не почувствовала, что пора взяться наконец за книгу, которую она вот уже месяц носит с собой. Приберегая на случай, если под рукой не окажется ничего другого. Можно, разумеется, дать ещё один шанс старому немецкому мизантропу или Айле, девочке-кроманьонке, которая, вопреки всему, выживает в землетрясении и схватках с пещерным львом и племенем неандертальцев, но об этом хотелось читать ещё меньше.
Словом, она взялась за немецкую книгу. Перепрыгивала через незнакомые фразы, бегло пролистывала одни абзацы и целиком пропускала другие, чтобы просто создать себе впечатление о книге и прежде всего сказать отцу, что она её прочла.
Простая, по сути, история. Рассказчик выведен под тем же именем, что и его создатель, малоизвестный, судя по всему, писатель, живущий в Берлине. Не то чтобы совсем неудачник, но успеха определённо не добившийся. Он слишком много времени потратил на сочинительство и не может свернуть с этой дороги, несмотря на безрадостные перспективы и полную нехватку новых идей. Случайное знакомство с женщиной. Мимолётная, как ему кажется поначалу, связь. Но постепенно женщина увлекает его всё больше, и в конце концов герой оживает всем своим существом; его мир переворачивается. То, что он воспринимал как легкомысленную игру, становится безумно важным. А потом – и читатель понимает это быстрее, чем бедняга-рассказчик – всё начинает рушиться. Женщина отдаляется и через какое-то время полностью разрывает отношения. Герой в отчаянии, его жизнь и представления о самом себе разбиты вдребезги, он ничего не понимает и не может вернуться к принципам и мироощущению прошлого. Дорога туда закрылась. В чём он ошибся, почему он ей не нужен – одержимо думает он об этом и обо всём том прочем, что любой несчастный влюблённый вечно гоняет в голове по кругу. Постепенно проступает портрет женщины, которую он любит, – загадочная, но искренняя, самодостаточная и одинокая, чередующая холодную отстранённость и нежную близость, – но при этом её уклончивые действия никак не объясняются. А потом она исчезает, бесследно, и книга заканчивается, вынуждая читателя смириться с неведением и тайной.
Нужно признать, подумала Ракель, что в языковом плане текст чистый, сильный и ясный, даже учитывая, что его шлейф по-прежнему оставался слегка за горизонтом её понимания. Хронология фрагментарна, но сводится воедино так мастерски, что в любой момент читатель ощущает хрупкость истории любви, разворачивающейся между рассказчиком и женщиной, на протяжении всей книги именуемой «она». То, что в начале кажется банальной хроникой разрыва, местью брошенного любовника, через несколько глав внезапно становится интересным. Читатель попадает на тот же крючок, что и рассказчик Филип, и так же лихорадочно жаждет понять, что происходит с женщиной, которая одновременно так загадочна и беззащитна. Ракель ожидала увидеть классический портрет
Пока Ракель читала, дом проснулся. Снизу доносились пронзительные детские крики. Шумели трубы. Услышав шорох гравия во дворе, Ракель посмотрела в окно и увидела дядю Петера в беговых тайтсах и сигнальной жилетке, хотя на улице уже было совсем светло. В конце аллеи он перешёл на спортивный шаг.
Утро выдалось мрачноватым и тревожным, Ракель списала это на похмелье, раздражение и эмоциональное перенапряжение. Когда она спустилась в кухню, все уже встали. Бабушка Ингер пыталась дирижировать семейством, отдавая чирикающие команды. Сусанна жарила колбаски, одной рукой на манер Мадонны поддерживая свой огромный живот. Элис, точно в замедленной съёмке, намазывал на тост джем в явном неведении, что рядом с его рукавом один из кузенов размахивает ложкой йогурта. Эммануил читал вслух из «Тибетской книги мёртвых». Папа ходил в наушниках туда-сюда по коридору и что-то приказным тоном говорил. Вера жаловалась, что её яйцо пашот оказалось слишком жидким. Дедушка Ларс, видимо, только что удалился в библиотеку. Один из старших кузенов, напрочь забывший о вчерашней стеснительности, завидев Ракель, немедленно пожелал рассказать ей о том, что недавно случилось в садике или, возможно, у него в воображении – сначала там фигурировал кто-то по имени Вильям, потом тираннозавр и какая-то хижина, – он подполз к ней по диванчику, сел рядом, тёплый и мягкий, в пижаме с человеком-пауком, и послушно открыл рот, когда она предложила ему кусочек появившегося на столе круассана.
Через несколько часов они выехали назад в город. Ракель пыталась уснуть, но из полудрёмы её вытащили воспоминания об утреннем чтении. Роман напоминал полузабытый сон. Прозрачные осколки сюжета смешивались с тусклыми и не до конца понятными фрагментами.
Она вышла из машины на Фриггагатан и, не глядя под ноги, поднялась по ступеням к себе в квартиру. В какой-то миг ей показалось, что она забыла роман в доме, и, пока она рылась в сумке, её пробирал холодный страх. Но, нащупав тонкую книжку, она не испытала никакого облегчения.
Когда она открыла дверь, на неё обрушился поток солнечного света. Воздух внутри был тёплым и затхлым. Она бросила сумку на пол и открыла окно. В кладбищенском саду, превратившемся в сплошную зелень, пели птицы. Помни о смерти, Ракель Берг. На дворе первое мая. На улице пахло влажной землёй, магнолии раскрывали пушистые почки, поворачивая их к солнцу, зацвели вишни, небо было ясным и чистым, открытым космосу, у Ракели перехватило дыхание, весна со всей силы ударила её в грудь, Ракель отступила на шаг от окна, хотя идти ей некуда, вернее, путь у неё был только один.
Она привела себя в порядок, соблюдая ритуал и никуда не торопясь. Надела водолазку и брюки от костюма. Нашла пиджак и немецкий словарь. Собрала волосы в пучок. В расписание трамваев внесли изменения из-за демонстрации, поэтому она пошла пешком. В библиотеке никого не было. Ракель села в самом конце читального зала, положила перед собой роман, словарь и тетрадь. И, склонившись над книгой, начала читать сначала.
В деталях не было ничего примечательного, но, собранные воедино, они позволили увидеть пугающие очертания. Книги на разных языках. Бег на длинные дистанции. Неожиданная привязка к Эфиопии – знакомство рассказчика с женщиной происходит в эфиопском ресторане, где он обращает внимание на то, как она ест руками инджеру [72] – изящно, а не неряшливо и неловко, как он.
Но, подумала Ракель, откидываясь на спинку стула из-за ноющей спины, в Берлине довольно большая эфиопская диаспора. Много эфиопских ресторанов. Одновременно отметила, что женщина разговаривает с официанткой на языке амаринья, а это для европейской женщины уже редкость.
И, перечитывая сейчас, Ракель обнаружила абзац, который в первый раз не вполне поняла. Там говорилось, что женщина носит на шее золотое украшение, небольшую подвеску, шарик солнца в венце коротких плотных лучей, под которые она подсовывала ноготь большого пальца, когда о чём-то думала.
Ракель уходила из библиотеки на дрожащих ногах. Ранний вечер. Солнце слепило глаза.
Дома на Фриггагатан она нашла коробку со старыми фотографиями и высыпала их на пол. По большей части это были снимки, сделанные полароидом на каких-нибудь фестивалях и во время их недельного пребывания в Барселоне, им с Ловисой тогда как раз исполнилось по восемнадцать… вот они неумело курят перед Саграда Фамилия. Но были и фотографии, сделанные дома, дубликаты, по которым не станет скучать отец, если вдруг захочет среди ночи полистать семейный альбом. Больше всего Ракель любила чёрно-белую фотографию очень молодой Сесилии. Она сидела по-турецки, почему-то в круглых очках Густава, одной рукой жестикулировала, и фотограф поймал это движение. А во второй руке она держала бокал с вином. Верхние пуговицы на рубашке расстёгнуты, и лежащий в ложбинке кулон чётко виден. Ракель трогала его, когда была маленькой. Она не понимала, что это солнце, пока мама ей не объяснила, а потом она не понимала, почему раньше не видела этого очевидного факта. А ещё она протестовала против того, чтобы снимать с себя длинные бусы из ярких пластиковых жемчужин, которые сама сделала в свободное время, тогда как мама своё украшение не снимает никогда.
– Это всё потому, что я очень неаккуратная, – говорила Сесилия, вешая бусы на столбик кровати. – Я положу его куда-нибудь и забуду. Так что надёжнее всего его никогда не снимать.
ebooksa