Собрание сочинений

Всё ощущалось бы иначе, не начни она спорить с ним на вернисаже? Она тестировала эту мысль, как в предчувствии боли трогают шатающийся зуб.

Сложно сказать, у неё в распоряжении нет всех фактов, все факты были только у Густава. Но был ли он надёжным свидетелем, даже когда был жив? Между открытием выставки и смертью прошло меньше недели. Стал ли тот её вопрос запуском некоего механизма – неизвестно. Возможно, она вызвала у Густава чувство вины, такое же, какое мучит сейчас её. Грубо разбередила его тайны. Но в путешествие по направлению к смерти Густав отправился очень давно. В его случае исключением становилась жизнь. Он наблюдал, а не участвовал. Из двух главных величин человеческого существования, работы и любви, он выбирал одну, прячась от другой. И его искусство – в чисто эстетическом плане близкое к реальности, – возможно, тоже служило инструментом подчинения мира и формирования его в соответствии с собственными потребностями.

Среди яблонь появились Элис и Фредерика, принесли кофейник и поднос с чашками и печеньем. За несколькими общими фразами прозвучал вопрос, за который и ухватилась Ракель: «…и как вы оказались в Дании?»

– Мы решили покататься по Европе на поездах, – соврал Элис, расправляя на столике скатерть. – Мы были во Франции, а вчера вечером, когда мы уже сели в поезд, позвонил папа…

– Ну, – сказала Ракель. – Всё как бы немного сложнее.

– Это касается мамы, – перебил её брат.

– Сесилии? – Фредерика посмотрела на них, прищурившись, потом произнесла «хм» – звук получился кратким и решительным – и откинулась на спинку стула. – В каком смысле это касается Сесилии?

– Мы её ищем, – ответила Ракель. Она не знала, как продолжить.

– Ракель прочла одну книгу, – подхватил Элис и сбивчиво пересказал содержание Ein Jahr, в конце драматически сообщив:

– Мы подумали, что это она.

– И поехали встретиться с писателем, – добавила Ракель, – мы поговорили с ним буквально на днях.

Фредерика кивнула, вздохнула и снова кивнула. Потом встала и ушла в дом. В какой-то момент Ракель показалось, что разговор закончен, но тут Фредерика вернулась с книгой в твёрдом переплёте, которую бросила на стол. Et År med Kaerlighed [239].

– Вышла на днях, – сообщила она. – Сесилия всегда говорила, что он хороший писатель, и, я думаю, она не ошибалась. Это очень точное описание не самых привлекательных её черт. Как вы, наверное, уже поняли, мы с ним виделись всего один раз и мельком. Я не успела понять, что он за человек.

– Он довольно тонко чувствующий тип, – сказала Ракель. Сердце у неё билось так сильно, что это, наверное, было заметно даже через рубашку.

Фредерика усмехнулась:

– Она должна была понимать, на что идёт, связываясь с тонко чувствующим писателем, который просто обязан был сделать её героиней романа. Разбитое сердце писателя не игрушка. Не надо быть дипломированным историком, чтобы это понять.

– Она читала книгу? – Ладони были мокрыми от пота, и ей пришлось отодвинуть чашку, чтобы не уронить её.

– Не знаю, мы давно не общались. Во время нашего последнего разговора она просто заметила вскользь, что поэты намного выносливее, чем пытаются казаться. И всегда придумают хитроумный способ для использования собственного горя.

– То есть её адрес известен?

– Да, если она не переехала. Но не думаю, что она это сделала. Скорее всего, она по-прежнему в Берлине.