После разговора силы Мартина оставили окончательно, и он опустился на скамейку у воды. Мимо плыл туристический катер, и ветер принёс ему обрывок экскурсии. And here on the left side we have Martin Berg, a liar and a coward, despite his mature age still not capable of being honest neither to himself nor to others [243]. То, что тебе нужно, думал Мартин, ты от меня никогда не получишь. Ты используешь меня для собственной иллюзии любви, а реальность тебя разочарует. Со временем ты начнёшь проявлять недовольство, критиковать, возможно, даже возненавидишь меня. Будешь хлопать дверью. Плакать. Хотеть не того, чего хочу я, и корить меня за это. Начнёшь спрашивать почему. Говорить, что ты сама виновата. Будешь думать, что всё это потому, что ты неудачница. Указывать на несправедливость. Требовать возмещения. Будешь заставлять меня извиняться и внушать мне чувство стыда. Но ты должна была с самого начала понять, что́ я могу тебе предложить. Нет, это не тот случай, когда любовь просто прошла. И не тот, когда надо перевернуть страницу и забыть обо всём, кроме работы. Признать это – значит открыть дверь в подвал, где обитает смерть. Будущее нужно сохранять, как утешение и шанс. Возможность воображать будущее позволяет вынести свинцовую тяжесть того факта, что происходящее здесь и сейчас, собственно, и есть земная жизнь.
Долорес перезвонила ему через пятнадцать минут или через час – определить, сколько прошло времени, Мартин не мог, да и это было неважно. Голос звучал сдержанно, по-деловому, почти настороженно, как будто она разговаривала с человеком, который только что пережил серьёзную аварию и ведёт себя не вполне вменяемо из-за шока. Какая ужасная новость, сказала она. Она очень хочет повидаться. Сейчас у неё встреча, но в пять в «Транан» его устроит? Он помнит, где это? Карлсбергсвэген рядом с Оденплан? Хорошо? Точно?
– Да, разумеется, отлично, увидимся. Пока. До встречи.
Он был в этом заведении тысячу раз. Шумные вечеринки из другой жизни, хотя… Нет, полностью сохранивший интеллект Мартин Берг без труда доберётся от набережной, судя по всему, это Сёдермальм, до старого доброго заведения под названием «Транан». Особенно – он прищурился, вглядываясь в часы на здании церкви – учитывая, что в запасе у него полтора часа. Pas de problème [244]. Надо просто двигаться. На метро или такси получится слишком быстро. Лучше он прогуляется. Для начала надо перейти на другой берег. Водоём – это первый этап. Впереди мост. По пути к нему он прочёл себе небольшую нотацию. Нужно сосредоточиться только на том, чтобы из пункта А переместиться в пункт Б. Он не должен думать о новом портрете Сесилии. У нового портрета Сесилии наверняка есть несколько объяснений. Сейчас он ни одного придумать не может, но они точно найдутся. Не сразу. Всему свой срок. Придёт время, и он задастся вопросом, почему его жена появилась на картине в мастерской Густава. А сейчас ему нужно найти дорогу до «Транан». Он разберётся со всеми проблемами по мере их поступления.
Несколько раз он спрашивал у прохожих дорогу, и почти никто не мог ему ответить (проклятые туристы), но в конце концов нужный адрес нашёлся. Все столики на террасе были заняты, но внутри, слава богу, было немноголюдно и царил полумрак. Официантка посадила его у стены и решила за него, что он хочет бокал вина. Мартин занялся чрезвычайно сложным делом – покупкой железнодорожного билета на вечерний поезд. Если он выпьет два-три бокала, он, возможно, уснёт, что было бы предпочтительней всего остального.
Когда часы пробили пять, в дверях появилась Долорес с велосипедным шлемом в руках. Встреть Мартин её на улице – ни за что бы не узнал. Быстрые движения, былая медлительность рептилии исчезла без следа.
– Ужасно, – произнесла она, крепко его обняв, и рухнула в кресло напротив. – Я страшно огорчилась, когда узнала. Кажется, что такого не может быть, а оно вдруг случается. Банальнее, конечно, не скажешь, но это так. Ты голоден? Когда ты ел в последний раз?
Мартин медлил с ответом, и она сказала материализовавшейся у столика официантке:
– Мы возьмём фрикадельки, оба.
В любой момент она могла заговорить о Густаве. Спросить, как это произошло. И ему придётся рассказывать о теле в кресле и…
– Мы давно не виделись, – сказал он, – чем ты сейчас занимаешься?
Она выучилась на менеджера и работает руководителем среднего звена в социальной службе.
– Да бог с ним, – махнула она рукой, когда Мартин предложил ей рассказать о работе, – ничего интересного.
Ей хотелось поговорить о Густаве. Она жалеет, что не поехала на открытие выставки. Собиралась, но не получилось. А сейчас понимает, что приоритеты надо было расставить иначе, но вообще она была на всех его выставках, начиная с 1988-го. Потом она задумалась – вот почему мы что-то делаем, а что-то нет. Ты, к примеру, просидел весь день на работе, пытаясь пробить какой-нибудь проект в районе, где поджигают автомобили, а в двухкомнатной квартире живёт двенадцать человек… ты приходишь домой в шесть, и единственное, чего хочешь, – сесть в саду и выпить бокал вина, ты же счастливчик, потому что у тебя есть сад. Потом она воскликнула – как же хочется избавиться от одной простой вещи: сделать так, чтобы не было вопросов. Чтобы никто не звонил и не заставлял её проверять какие-то мелочи. Чтобы не надо было отвечать на какие-то письма по дороге в тренажёрный зал, потому что в зал обязательно надо, иначе она снова пропустит занятие и ей заблокируют членскую карточку… И у тебя просто нет желания одеваться, идти в какую-то галерею и кокетничать там с малознакомыми людьми. Сейчас-то она понимает, что надо было поехать. Но именно на те выходные у её мужа были давние планы, и ей пришлось остаться дома с детьми. Выставка ведь до октября. А потом, если Долорес не ошибается, её перевезут сюда, в Музей современного искусства. Кто же мог предположить… Принесли еду: огромное количество залитых сливочным соусом фрикаделек, взбитое картофельное пюре, брусника и маринованный огурец. Он должен справиться.
– Я помню, как Густава замкнуло в первый раз, – сказала Долорес, принимаясь за свою порцию. – Он ещё чувствовал себя здесь чужим, а его звезда только-только начала восходить. Это было до того, как лопнул арт-пузырь; он продавал много и дорого. Купил эту мастерскую, в которой долго не было ничего, кроме кровати и телевизора. Он был как изгой-подросток, которому наконец-то позволили тусоваться с крутыми, – продолжала Долорес. – Но крутые над ним издевались, и он им не доверял.
Она тогда не сразу поняла, что в Гётеборге Густав аутсайдером не был, напротив, там он был прочно встроен в социальную, как сказали бы сегодня, сеть.
– Он говорил, что Гётеборг создан из грязи и жижи, что он только угнетает и что там сплошное дерьмо.
Когда они познакомились, ей было около двадцати, и она сильно встревожилась, узнав, что у него есть тайная жизнь, куда её не допускают. Она поняла это по склянкам с лекарствами в шкафчике в ванной и по его исчезновениям, которые могли длиться неделями. Она упорно звонила, но он не отвечал. Как-то при таких обстоятельствах она просто пришла к нему домой, без предупреждения. Квартира была в жутком состоянии. Везде валялись пустые стаканы. Работал телевизор. Густав посмотрел на неё, как на мерзкое, но неопасное животное.
– Можешь передать Кей Джи, что новых картин не будет, – сказал он. – Пусть все катятся к чёртовой матери.
Обнаружив несколько пустых блистеров от таблеток, она вызвала такси и отвезла его в приёмное отделение скорой психиатрической помощи больницы Святого Георгия. Он ходил взад-вперёд по залу ожидания и что-то бормотал, разрывая какие-то бумажки на мелкие клочки. Когда его наконец принял доктор, Густав сообщил, что он знаменитый художник и его следует обязательно отпустить домой, чтобы он мог вернуться к своей деятельности. Доктор тут же начал что-то записывать в журнал. Откашлявшись, Долорес сказала, что Густав действительно художник, пока не очень известный, но он наверняка скоро прославится. Врач переводил взгляд с Густава на Долорес и с Долорес на Густава.
ebooksa