Мартин заставил Ракель пообещать, что она прочтёт статью сейчас или потом, но когда он заговорил о двадцатипятилетнем юбилее, она сказала, что хочет ещё поспать.
– А как с немецкой книгой? – поспешил он спросить до того, как дочь повесит трубку.
Ракель молчала на несколько секунд дольше, чем нужно.
– Я правда занимаюсь этим… как его… – Голос зазвучал тише, как будто она отошла от телефона, но потом снова стал громким, – Франке. Филипом Франке. Ну и имя у немца. При случае предоставлю заключение психолога.
– Ты же понимаешь, что рано или поздно мне надо что-то ответить издательству. – Мартину казалось, что он говорит с ободряющей интонацией, но дочь лишь промямлила что-то по-немецки и закончила разговор.
Мартин вернулся к статье. Сигарета там, пожалуй, лишняя. Кому сегодня простят курение на фото? Да, только Густаву, пожалуй, и Кнаусгору.
Сам Мартин выкурил последнюю, как он поклялся, сигарету на рубеже тысячелетий в надежде, что символичность этого ритуала гарантирует его непреложность. (Это не сработало, но когда в следующем октябре он снова закурил, он чувствовал себя настолько жалким, что та сигарета за барной стойкой в Кларе [56] особого удовольствия ему не принесла.) После введения запрета на курение в общественных местах для некоторых пламенных никотиновых сердец, вроде их сотрудницы Санны, не расстающейся с «Лаки страйк» и зажигалкой, практично хранимой прямо в пачке, начались чёрные дни. Сам Мартин официально считал запрет идиотской идеей, говорил, что это изуродует рестораны и обесточит ночную жизнь. Это просто помпезный морализм. Люди прекрасно понимали, что поход в ресторан предполагал несколько часов пассивного курения, подумаешь,
Однако через несколько месяцев ему всё же пришлось признать, что бокал пива в «Пустервике» [57], не напоминавшем больше газовую камеру, был куда более освежающим. А потом Санна, заложив за губу порцию снюса, сообщила, что хочет бросить курить до того, как ей исполнится сорок. Виви и Шандор Лукас изменили своим «Мальборо лайтс» и «Кэмел» без фильтра в пользу йоги и Васалоппет [58] соответственно. Да и молодые, кажется, больше не рвались начать курить, как это было в семидесятые, предпочитая, впрочем, какую-нибудь другую гадость, скорее всего из интернета, но, по крайней мере, их лёгкие оставались чистыми и не содержали смол.
На призывы сократить интенсивность и постепенно полностью отказаться от курения, а также на пропаганду против рака Густав не реагировал. И продолжал курить свои «Голуаз», одну-две пачки в день. Мартин вспомнил, как в начале двухтысячных у Густава появились новые соседи – молодая пара из медиаиндустрии, которым поначалу, видимо, нравилось, что на следующем этаже прямо над ними живёт Густав Беккер –
– Что мне делать? – спрашивал по телефону Густав. – Они собираются поднимать этот вопрос на общем собрании жильцов.
– Слушай, – отвечал Мартин, который в этот момент с двумя детьми и пакетом, набитым продуктами, в руках совершал марш-бросок от магазина к дому. – А ты не можешь курить на балконе?
– На балконе! – фыркнул Густав. – На балконе я не работаю.
– Ты пробовал говорить с ними?
– Да, но они считают, что они правы, а я нет, поэтому речь идёт не о дискуссии, а о переубеждении, и мне при этом приписывается роль злодея. Он вполне нормальный, а она реальный волк в овечьей шкуре. Стоит всегда такая в полосатом свитере с суперкороткой чёлкой, и будущим детям сто процентов запретит играть с мечами. Ровно этот тип. Я думаю найти адвоката.
– Это, кажется, слегка…
Щёлкнула зажигалка:
– М-м-м?
– Да нет, ничего. Ракель, можешь открыть дверь?
– Мартин, тебе не надо пользоваться мобильным телефоном. Ты знаешь, какое у него излучение?
– Нет…