– А вы еще что-нибудь ищете?
– А вы уже нашли, что я просил?
– Хорошая погода для февраля, – сказал Фрости. – Минус три градуса, слабый ветер, собственно, почти штиль, видимость очень хорошая, без осадков. Просто отличная зимняя погодка. Вам этого достаточно?
– А около ледника Лаунгйёкютль посмотреть можете?
– Лаунгйёкютль?
– Да, на тот же день и следующие два-три.
– Какие у них там станции? – пробормотал себе под нос Фрости, вспоминая метеорологические станции возле ледника.
И снова он ввел данные в компьютер.
– Ума не приложу, зачем они силу ветра перевели в метрическую систему, – проговорил он ни с того ни с сего. – Вот зачем было все менять?
Конрауд не нашелся, что ответить. С тех пор, как поменяли систему измерения, минуло уже очень много лет, и он лишь смутно помнил, как это критиковали, но не считал, что способен высказаться на эту тему. Поэтому он просто промолчал.
– Так… не… погода, – сказал Фрости.
– Не погода? А я же про погоду спрашивал?
– Вот я и говорю: непогода.
– Если не погода, то о чем же мы говорим? – не понял Конрауд.
Фрости посмотрел на Конрауда с глубоким отчаянием во взгляде.
– На леднике бушевала непогода, – медленно и четко произнес он, чтоб до Конрауда уж точно дошло, что он хотел сказать: погода на леднике была ужасная.
Возвратившись домой со встречи с метеорологом, Конрауд приготовил простой ужин и открыл бутылку хорошего тосканского кьянти – одного из любимых вин Эртны. Он поставил на кухонный стол свадебную фотографию, на которой они целуются, и зажег рядом с ней огарок свечи. Затем он отпил вина и включил диск с исландской поп-музыкой тысяча девятьсот семидесятого года. Воздух наполнили тихие мелодичные звуки.
Поначалу Эртна скрывала свою тревогу. Ей хотелось сперва точно все выяснить, а уж потом говорить с Конраудом и Хугоу. Для нее это было несложно: она была врачом, у нее было много друзей медиков и даже онкологов. Она обратилась к человеку, которому полностью доверяла, затем спросила мнение другого врача, незнакомого, а затем третьего – знакомого специалиста. После этого она уже никого не спрашивала.
Конрауд перемены не заметил. Он не обратил внимания, что она стала ложиться отдыхать днем, или что она похудела на несколько килограмм. Он не замечал тревоги на ее лице, когда заставал ее одну в ванной или на кухне. Сама она ни в чем не была уверена до первого обследования. Когда оно было уже позади и «приговор» оглашен, она пришла домой, откупорила бутылку красного вина и стала ждать Конрауда. Со смертью она имела дело с тех самых пор, как поступила на медицинский факультет. Она знала, что ей надо будет делать, как она будет себя чувствовать, какова будет реакция близких, как в ее доме воцарится горе, как оно перекинется на жизнь ее любимых друзей, – до тех пор, пока все не минет и жизнь не потечет дальше без нее. Она думала о сыне, о внуках, о Конрауде – и беззвучно оплакивала свою участь.
Придя домой, он тотчас заметил: что-то не так. Она сидела одна в темной гостиной и попросила его не зажигать свет, а сесть с нею рядом. Налила ему бокал красного вина и рассказала, что сегодня получила окончательный результат анализов. Конечно, она может лечь на операцию по удалению самой крупной опухоли, может походить на лучевую и медикаментозную терапию, – но то все будет означать всего-навсего отсрочку неизбежного. Болезнь уже проникла в организм повсюду, и поделать с нею ничего было нельзя.
ebooksa