Хизахиде вошел с сердечной улыбкой на плоском желтоватом лице — весь учтивость, весь предупредительность. Они сели у камина и начали разговор, разумеется, о войне.
— Что вам делать в английской армии? Вам надо быть в Сибири, где все поднимается на большевиков,— в упор сказал Хизахиде.
— Откуда вам известно, что я собираюсь служить у англичан?
— Потому что мы знаем больше. — Хизахиде подразумевал
под «мы» международных шпионов. — В России сегодня буря, такие люди, как вы, должны быть в центре бури.
— Когда ходишь над пропастью, надо заглянуть в нее, чтобы избавиться от головокружения,— согласился Колчак. — Сра-жаться с опасностью легче, чем постоянно думать о ней. Вой-* на — самое великое дело мужчин..."
— Война — наша религия, война — наше ремесло,— изрек Хизахиде, но в узких косых глазах желтело Стылое спокойствие.
— Я люблю, во-первых, войну, во-вторых — женщину, по* этому одно рем-есло не вдохновляет меня. Женская любовь — высшая награда за военную доблесть мужчины,— возразил Колчак.
Хизахиде покачал головой с черной, словно спрессованная сажа, прической, потрогал крошечные усики.
— Любовь — тема очень сладкая и неисчерпаемая, но вернемся к войне. Моральный кодекс самураев научил меня любить Японию и императора, и я только отражаю свет его глаз. Само собой разумеется, что я исполняю божественную волю императора во всем, вот почему наша преданность ему является и нашим патриотизмом. А всякая угроза японскому патриотизму— угроза жизни нации. Русский большевизм угрожает нам, поэтому я не спрячу своих клыков, пока он существует. Мы, самураи, будем убивать большевиков спокойно и хладнокровно, словно акул. Для этого необходимо военное государство. Такое государство не терпит демократических идей, а его дисциплина является свободой его граждан. Демократизм — враг дисциплины, значит, он враг свободы...
Хизахиде подобрался, подтянулся, будто росомаха, готовая к прыжку. Всем своим видом показывал он: война — основа его жизни, его цель, его мировоззрение.
— Что такое демократические силы? — продолжал он, не убирая с губ едкой усмешки. — Развращенные люди, рвущиеся к власти, но власть не может принадлежать большему числу в силу закона глупости числа...
Все, что говорил японский полковник, утверждало собственные идеи Колчака о войне, о демократии и народе. Он воспринял идею Хизахиде как свою, давно выношенную, хорошо обработанную идею о военном государстве.
— Каждый политический деятель знает закон глупости числа,— продолжал Хизахиде. — По этому закону решение двух хуже одного, решение трех хуже двух и так далее...
— Превосходно! — согласился Колчак. — Правда, мысль о законе глупости числа примитивна, как кулак, но и убеждающа, как кулак же.
— Абсолютная власть всегда будет принадлежать одному, если этот один — сверхчеловек. Мысль тоже не новая, но живет во все времена, у всех народов. — Хизахиде опять засмеялся мелким, тусклым смешком.
«Я был настороже, беседуя с Хизахиде. Японцы как-то проведали о моей переписке с правительством английского короля. Уни знали обо мне больше, чем я сам». Адмирал вздохнул и снова прислушался.
Опять появился тихий, ритмичный звук — он исходил то ли из угла кабинета, то ли из камина." Заинтересованный таинственным звуком, Колчак решил разгадать его причину, но к парадному подъезду подлетели санки. Кучер откинул медвежью полость, и Анна Васильевна, стройная, румяная, заиндевелая заспешила в дом.
Забыв про все, адмирал выскочил из кабинета, пробежал в прихожую, протянул руки навстречу возлюбленной.
В кабинете тяжело грохнуло, двери распахнулись, дымное пламя заволокло прихожую. В ту же минуту закричали часовые, забегали секретные агенты.
ebooksa