— Прелестно!— восхитился Долгушин, посмотрел под ноги и отвернулся: горные вершины, сосновые боры, голубые озера закружились медленной цветной каруселью.
Все вокруг было необычно, свежо, все настраивало на радостный лад, но сердце Долгушина сжала тоска. Ему бы наслаждаться жизнью, любовью, а он воюет. «Я один из тех, кто раздувает пожар. Где же мне черпать увереннбсть для победы?»
— Что-то вы загрустили,—сказала Елена Сергеевна и отступила от края бездны. — Почему мы живем в такое злосчастное время?
Они сошли в сосновые боры, дышащие сухим, смолистым покоем.
— Мужчины могут воевать целый век, но главное в жизни все-таки любовь. — Она протянула к Долгушину обе руки. — Женщины будут заниматься любовью даже в мире, оккупированном политикой и войной.
Тогда он обнял ее.
14
Небо дышало зноем, воздух потерял ясноту, переливалось марево, смазывая синие окружности вершин, сверкали солью такыры. Камни потрескивал^ и щелкали.
«Солнце заставляет кричать даже камни пустыни»,—вспомнил Долгушин азиатскую поговорку. Прикоснулся к седлу, украшенному серебряными бляшками, и отдернул руку — металл опалил ладонь.
Пока ротмистр наслаждался краткосрочной любовью с Еленой Сергеевной, манап Бурумбай откочевал на границу степной зоны.
Долгушин думал добраться до Бурумбая часа за три, но непредвиденное обстоятельство задержало его. На перешейке между Большим и Малым горькими озерами навстречу ему текли овечьи отары. Овцы шли курчавым белым потоком, сопровождаемые бородатыми козлами. Хрупкий перестук копыт, блеяние, плач ягнят оглушили Долгушина. Он остановился, пережидая проход отар. Но после овец пошли караваны верблюдов, табуны кобылиц; стада ишаков. Верблюжий стон, иша-чйп рев, лошадиное ржание, собачий лай густо текли над степью: Долгушин ошалело вертелся в седле, дергал поводья, но нельзя было трогаться с места.
Экая прорва скота — и все Бурумбаев. Счета скоту не знает, азиатец проклятый,— выругался сопровождающий казак. — Большевики давно бы его порушили, а скот джетакам раздали бы.
— Кто такие джетаки?
— Вроде батраков, по-нашенски.
На закате Долгушин подъезжал к джейляу Бурумбая. Появились всадники в малахаях, женщины, закутанные до бровей.
Я хочу видеть манапа Бурумбая,— обратился Долгушин к безбровому старцу.
Старик молча показал на юрту, но кто-то уже приподнял ковер над ее входом. Нз юрты вышел толстый молодой человек.
Рад видеть вас на своей земле,— правильно выговари = вая русские слова, сказал Бурумбай. — Весть о вашем пр-иезде, подобно беркуту, летит по нашей степи.
В юрте, усевшись на кошму, Долгушин с интересом посматривал на незнакомую обстановку. Самаркандские ковры цвели причудливыми узорами, атласные подушки возвышались пирамидами по окружности юрты, между ними стояли в бронзовых, в серебряных обручах сундуки. Высокие кумганы с тонкими горлышками толпились на сундуках, медными лунами мерцали тазы. Юрта тонула в засасывающей тишине кошм, ковров, паласов. В центре ее сидел Бурумбай, похожий на пестрого жирного фазана.
ebooksa