— О чем задумались, Лариса Михайловна? — спросил Пылаев.
Думаю: как получилось, что под мирной пароходной крышей сегодня сошлись самые решительные на Волге головы...
— Прекрасный ответ, клянусь собственной головой!—крикнул Азин.
Не клянитесь по пустякам. Клятва должна быть всегда значительной,— остановил его комиссар.
Эта фраза дала новое направление общему разговору. Они заговорили о верности слову, о значении клятвы, о любви. У каждого нашлось свое определение этих вечных и вечно изменяющихся понятий. Мнения их разошлись в оценке любви.
— Некоторые женщины не понимают любви,— сказала Ева, вспоминая начальницу госпиталя. — А вот Лев Толстой понимал. Почему бы это?
— У гения, как и у влюбленных, прозорливость души. Гений и любовь не знают самообожания, потому они и прозорливы,— авторитетно сказал Игнатий Парфенович.
— Перехлест, Игнатий Парфенович,—рассмеялся Пыла-ев. — Влюбленные большей частью добровольные слепцы.
— В любви все многозначительно, даже слепота. А воспоминание о любви — неосязаемое ее продолжение. — Лариса взглянула на Еву.
Ева наморщила лоб, собираясь с мыслями. Ответила чистосердечно, но уклончиво:
— Для влюбленной самое важное-—удержать все время ускользающее чувство счастья своей любви.
Ева не могла сказать, что любовь к Азину требует от нее постоянного напряжения. Она сама творила свою любовь, то за-мутняясь ночными порывами страсти, то становясь поразительно дневной и трезвой. Она уже вышла из атмосферы любовного романтизма, ее нетерпение становилось все острее, горше, устрем-леннее. Любовь давала ей новые силы и для сопротивления постоянному страху за жизнь Азина.
Вы объяснили любовь как счастье, но ведь есть и другие оттенки,— сказала Лариса.
— Бесконечное множество! У каждого влюбленного сердца свой оттенок,— радостно согласилась Ева.
Вошел матрос с кипящим самоваром, разговор о любви угас, но тотчас вспыхнул новый, еще более волнующий,— о победе мировой революции. В неизбежность ее они верили, как в восход солнца.
Я назову отступником каждого из нас, кто перестанет сражаться за революцию,— произнес горячо Пылаев.
Золотые слова! Только таких стоит называть не отступниками, а преступниками!—воскликнул Дериглазов. — А драться за мировую революцию надо с безумной храбростью. У нас же кое-кто болтает о бесплодной лихости, о ненужной храбрости, треплются, что командир не обязан ходить в разведку, не должен вести бойцов в атаку. По-моему, это интеллигентская чушь! Командир — пример и для смельчаков и для трусов, сам аллах велел ему быть впереди! Так поступают настоящие командиры, если они не плюгавые хлюпики. Терпеть не могу интеллигентишек, они — чуть что — пролетарьят за понюшку продадут...
— Это ты от невежества болтаешь,— возразил Игнатий Пар-фенович. — В свое время гражданин Гёте хорошо сказал, что нет ничего страшнее деятельного невежества.
— Брехун твой Гёте! Паршивый немецкий интеллигент, а нам своих девать некуда. Наши-то все контрреволюционеры, а советским воздухом, сволочи, дышат.
— Свинья ты, свинья! — осердился Игнатий Парфенович.— Народ революцию совершил под водительством интеллигенции нашей. Профессор Штернберг, командарм Тухачевский — кто они? Интеллигенты! Перед тобой Лариса Михайловна сидит. Кто она? Дочь профессора. А сам Ленин кто? Образованнейший человек, философ! Я с тобой даже разговаривать не хочу.
ebooksa