— Так будет поступлено с каждым, кто противится верховному правителю. Сожалею, что здесь нет самого Зверева, а то бы увидел, какая участь его ожидает,— объявил комендант гарнизона.
Он ошибался. Зверев и Шурмин следили за казнью своих друзей с другого берега реки. Четверо суток пробирались они по таежным тропам к Илимску, но напасть на карателей пока не могли: не было средств для переправы.
Решили захватить паром, чтобы перебраться ночью. На захват парома вызвался Шурмин.
Он переплыл реку на бревне, поднялся по крутояру в городок. Прошел по улочкам,— на них ещё торчали кедровые и сосновые пни,— полюбовался медной пушкой землепроходцев. Церковь, срубленная из кедровых бревен, деревянные башни с бойницами изумили его: он даже ощупал стены с волнением человека, физически осязающего неторопливый бег времени.
Никто не обращал на Шурмина внимания, и он заглядывал во дворы, где отдыхали солдаты, примечал, в каких домах живут офицеры. Осторожно расспросил о родственниках казненных. Отец одного из повешенных оказался паромщиком. Андрей отправился к нему.
" — Здравствуй, батя,— поздоровался он.
Паромщик поднял косматую голову, морщинистое, будто вырубленное из корня, лицо было отчужденным, но Андрей решил говорить начистоту.
— Видел я, батя, как твоего сынка казнили. Мы за него расквитаемся...
— Кто это мы? — спросил старик.
— Партизаны красные...
— До бога высоко, до партизан далеко.
— Партизаны на том берегу. Им паром нужен. Ночью переправимся, и увидишь, что будет с карателями. Поехали к партизанам, отец.
Старик угрюмо встал, скинул чалку, взошел на паром.
— К тебе депутация, Данил Евдокимыч.
Зверев откинулся от стола, закрыл спиной окно, в котором проносились желтые листья. В выбоинах улицы выросли рыжие бугры, тигровыми полосами листопада была осыпана триумфальная арка. Веревочную петлю на ней раскачивал ветер. Зверев зацепил мимолетным взглядом желтый холодный ландшафт, сказал Шурмину:
— Проси!
Их было трое — хилый учитель словесности, земский врач неопределенного возраста и поп с ускользающими глазами на рыхлом лице.
— С чем пожаловали, граждане? — спросил Зверев учителя словесности, угадывая в нем главаря.
— С протестом против казней. — Учитель подал петицию.
Зверев взял лист, исписанный каллиграфическим почерком, спросил строго: