В Булгине гостей встретили сердечно. Елагин познакомил Сентяпова с Боренькой Соловьевым, со знаменитым старателем Матвейкой Пауком, с еще более знаменитой «Дунькой — Золотой пуп». Кличкой этой она гордилась, как вояка медалью.
Дунька угостила Сентяпова пирожейниками с печенью налимов, строганиной из лосося. После коньяка Сентяпов размяк. Обскурант по натуре, он тянулся к характерам зверским и смелым в достижении собственных целей и без колебаний отправился к океану, надеясь найти поприще для своей карьеры.
Сентяпов пил и слушал, приглядываясь к собеседникам.
— Всю зиму мы накапливали силы, чтобы вышвырнуть партизан из Охотска,— говорил Елагин,— но глупо просчитались. Уважали врагов больше, чем они заслуживали, а достаточно было появиться вам — и партизаны бежали в тайгу...
— Они бежали перед японцами,— скромно возразил Сентяпов. — Японцы пришли и уйдут, вы останетесь. Останетесь как полновластный правитель. Они рабы и не могут жиуь без власти.
— И без веревки на шее,— съязвил Боренька Соловьев.— О веревке я анекдот роскошный знаю. Захватили каратели уездный городишко, собрали на площади митинг. Говорят: «Завтра на этой площади всех подряд вешать станем. Явка без опозданий. Вопросы есть?» — «Есть вопросец! — поднимает руку один простодушный. — Веревки-то казенные будут али свои приносить?..»
— Типичный представитель открытой и доверчивой породы дураков,— почмокал губами Сентяпов.
— Война — помните германскую? — доводит людей до кровожадности, если взвинчивать социальные страсти да разжигать психоз национальной вражды. Что ни говори, а несколько поколений стали навозом для будущего,— угрюмо произнес Елагин.
— Навоз для будущего? Я — навоз, вы — навоз, и нет иной альтернативы? Неужели нет? — забормотал Боренька.
— А я вот не желаю быть навозом даже для вечности! Мой идеал — сам большой да щей горшок. Не так ли, Дунечка? — похлопал кабатчицу цо жирной спине Елагин.
— Я когда-то предпочитала идеальную любовь, но потом поняла—любовь начинается идеалом, кончается под одеялом,— затараторила Дунька.
— Хватит болтать, господа, пора думать о борьбе с большевизмом. Японцы пришли и уйдут, вы останетесь,— повторил Блейд. — А мы вам поможем.
— Если так, то мы станем друзьями. — Сентяпов протянул рыхлую ладонь Блейду. — С большевиками делить власть не желаю, а буду опираться на вашу помощь, господа.
Над морем стояла ночь и опять сияли небо, воздух, морские волны. Катер Дугласа Блейда скользил над бездонными глубинами, сопки проходили медленно, величаво, черная вода лениво обламывалась у бортов, за кормой клубился бугристый след. Хлопья пены выбрасывались на колени Сентяпова, он был погружен в неясные ему самому думы. Изредка поглядывая на светящуюся равнину моря, он чувствовал себя угнетенным. Угнетало сознание собственной малости в огромном северном мире, и казалось невозможным, что вот он — сын калужского скорняка— стал полновластным правителем.
— Моей власти могут угрожать одни большевики.
— Вы что-то сказали? — спросил американец.
— Я спросил: слово может быть оружием?
— Слово божие, разумеется...
— А человеческое?
— Если бог вкладывает его в наши уста...
ebooksa