Подсознание

У индейцев джуруна из парка Шингу сон о стервятниках, летающих близко к человеку, — знак скорой смерти, даже если во сне они живы: «…стервятники питаются только падалью». В случае со снами особенно легко внушить любое мнение, в данном случае — точку зрения стервятников.

Весьма вероятно, что вера в богов и духов и возникла-то в подобном контексте. Сначала это было не более чем одушевление и приписывание магической силы воспоминаниям об умерших родственниках, убитой добыче и поверженных хищниках — с ними наши предки вели в своих снах интенсивные диалоги.

С развитием цивилизаций онейрическая деятельность стала рассматриваться как магический портал в то, что сегодня в афробразильской религии умбанде называется царством Аруанды — духовным измерением, где живут предки, зародышем мира богов, увековеченных в памяти многих поколений.

В подборке из 68 снов коренного народа квакиутл, составленной антропологом Францем Боасом, 25% — о мертвых родственниках или о сценах похорон. Один представитель коренного народа пирахан выразился так: «Когда мы видим сны, мы становимся ближе к мертвым, мы с ними».

Глава 16. Тоска по мертвым и внутренний мир культуры

Значимость в культуре памяти об умерших обусловлена мощным механизмом распространения привычек, идей и поведения предков. У шимпанзе отчетливо просматривается наличие памяти об ушедших: они скорбят, когда теряют близких. Эта память является неотъемлемой чертой и нашего вида.

Конечно, тут не обошлось без некоторых противоречий. С почитанием мертвых неразрывно связан страх перед ними. От Египта до Папуа — Новой Гвинеи в разные моменты и в разных местах процветали ритуалы нейтрализации, умиротворения и умилостивления бестелесных духов. В средневековой Англии мертвых боялись так, что трупы уродовали и сжигали, чтобы они гарантированно не могли восстать из могил. У индейцев яномама обязательная часть похоронного обряда — сжигание имущества усопшего. Католическая церковь и по сей день считает мощи святых реликвиями.

Таким образом, распространение мемов одушевленных существ было вызвано положительным и отрицательным воздействием мертвых. Именно память о навыках и знаниях умерших дедов и отцов превратила этот процесс в адаптивный, в поистине благотворный символический круговорот. Не будет преувеличением сказать, что главной движущей силой нашего культурного взрыва было то, насколько сильно мы тосковали по умершим.

Вера в божественный авторитет как основа для принятия решений привела к ускоренному накоплению эмпирических знаний о мире в форме заповедей, легенд, догм, ритуалов и практик. Даже если эта вера подкреплялась всевозможными совпадениями и суевериями, она была зародышем нашей рациональности. Причины и следствия изучались посредством подтверждения или опровержения эффективности религиозных символов.

Поклонение мертвым зародилось в палеолите, прошло через неолит и достигло кульминации в бронзовом веке — с его наследием величественных гробниц и началом символической письменной фиксации всего накопленного культурного багажа. Таким образом, религии в их бесчисленных проявлениях происходят от психологической и физиологической саморегуляции, с помощью которой оптимизировалась репродуктивная способность и сплоченность коллектива. Она стала средством высокоадаптивного функционирования сознания, успешность которого подтверждается гегемонией теистических цивилизаций по всей планете.

Письменность зародилась примерно 4500 лет назад и радикально изменила скорость эволюции нашего вида. Литература начала формироваться в Афроевразии[166] в начале бронзового века, при первом великом цивилизационном слиянии. В нем участвовали индоевропейские и семитские народы.

Рост населения, миграции, военные завоевания стали объединять вокруг общего культурного ядра все больше людей. Передача знаний из поколения в поколение, а также сочетание любви к знаниям и любви между родителями и детьми, увековеченное через обожествление, породили силу, буквально выбросившую нас за пределы стратосферы.

Но точно так же, как ракета продолжает полет к космической станции, по дороге избавившись от отработавшего свое разгонного блока, мы относительно недавно оставили позади значительную часть ментального программного обеспечения, участвовавшего в зарождении революции сознания человекообразных. Чтобы понять, как боги вытащили нас из пещер, нужно выяснить, почему они бросили нас, а мы — их.

От Ахилла до Одиссея

Праиндоевропейский язык, зародившийся в Центральной Азии между 9 и 6 тысячами лет назад, к осевому времени[167] распространился от Ирландии до Индии. В этом регионе на всех возникших тут языках названия сна и смерти имеют схожие корни. Если боги — это мемы умерших предков, обладатели всех знаний и хозяева всех судеб, то легко понять, почему сны стали использовать для некромантии[168] и гадания.

В бронзовом веке (а может, и задолго до него) люди начали советоваться с духами, но знали, что сны не обязательно достоверны. Одни сновидения четко сформированы — они увлекательны и даже полезны; другие неуклюжи, плохо оформлены и приносят разочарование.

В «Илиаде», написанной между VIII и VII веками до н. э., Ахилла посещает во сне дух его друга Патрокла, поверженного в бою троянским царевичем Гектором. Ахилл пытается обнять товарища, но Патрокл скрывается под землей, издавая странные звуки. Сон с таким неудовлетворительным концом оказывается просто незавершенной умственной конструкцией — ни чем иным, как разочарованием.

В «Одиссее» сны представлены как обманом, так и вещими помощниками. В книге IV женихи Пенелопы планируют убить ее сына Телемаха, и царицу во сне успокаивает богиня Афина Паллада.

В книге VI Афина является во сне принцессе Навсикае: убеждает ее встретиться с Одиссеем, который спит и нуждается в помощи.

В книге XI Одиссей входит в царство мертвых Аида, чтобы услышать пророчества Тиресия, но встречает там свою мать и получает от нее совет. Одиссей трижды пытается обнять ее, но видение трижды оказывается миражом — то, что представлялось вещим сном, оканчивается разочарованием.

В книге XIX Пенелопу осаждают женихи — они утверждают, что Одиссей мертв, а он является в образе нищего. Верная жена рассказывает ему о сне предыдущей ночи: орел, отождествляемый с Одиссеем, убивает двадцать гусей-женихов. Фальшивый нищий подтверждает: муж вернется, и на следующий день пророчество исполняется — Одиссей расправляется со всеми соперниками.