— Значит, и ты так же думаешь? И по-твоему выходит, я преступник?
— Давай рассуждать серьезно. Ты мне друг, но мы боевые офицеры, и воинский устав для нас — святой закон. Если бы у меня даже было особое мнение о твоем «геройстве», это ничего не меняет. Закон есть закон, и нарушать его никому не дозволено.
Андрей с досадой отвернулся от Виктора, отошел к столу.
— Заладил — закон, закон. Разве другие летчики не совершали отчаянных полетов, которые потом стали нормой? Вспомни Нестерова, Чкалова, Гастелло, Покрышкина. Да, может, я годы мечтал о таком полете, все рассчитал, во сне видел этот миг?
— Красивые слова. Хочешь — обижайся на меня, хочешь — нет, а я за дисциплину. Нарушил — имей мужество отвечать.
— В судьи тебе надо было идти, а не в летчики, — резко оборвал его Медников.
Киреев вспыхнул, сердито сверкнул глазами:
— Я, по-твоему, плохой летчик?
— Не хватайся за шпагу, д’Артаньян, пойми, о чем я говорю. Это все серьезнее, чем кажется с первого взгляда.
— Передо мной нечего строить героя, я не какая-нибудь смазливая девица, не взвизгну от восторга.
— Вон как! Мы с тобой не на шутку поссоримся, Виктор.
Медников бросил недокуренную сигарету, сердито зашагал по комнате, спросил, не глядя на Киреева:
— Записку Гале передал?
Киреев тоже нахмурился.
— Передал. Насчет Гали не сомневайся, тебе повезло, настоящая девчонка. Вчера приезжала к полковнику, добивалась свидания с тобой.
— И что же?
— Отказал. Правда, весьма сочувственно отнесся. Назвалась твоей невестой, учти.
— Сам слышал? — спросил Медников с неподдельным волнением в голосе.
— Нет, полковник рассказал.
— Он, конечно, не поверил?