Однако, как такая самоподача соотносилась с его настоящим образом мыслей? Рассказ знакомого семьи о корректном обращении немцев с советскими военнопленными, был чистым вымыслом, или, как теперь принято говорить, «фейком». Как выяснилось по ходу следствия, этим знакомым, побывавшим «под немцами», являлся легендарный И.С. Жоров. Еврей по национальности, получивший высшее медицинское образование при советской власти, он с первых дней войны добровольцем ушел на фронт. А оказавшись в 1942 г. вместе с 33–й армией в окружении под Вязьмой, а потом и в плену, продолжал оказывать помощь раненым бойцам — многих из них под видом умерших он сумел переправить в безопасное место. После выхода из окружения, весной 1943 г., он был назначен главным хирургом 2-го Белорусского фронта. А заглянув во время короткой побывки в Москве к Шахуриным, с негодованием описывал бесчинства противника, т. е. говорил прямо противоположное тому, что ему приписывал младший Шахурин[56]. Почти с уверенностью можно сказать, что таким же наветом было восхищение порядком и благоустройством в Германии, которое Володя относил на счет авиаконструктора и зам. наркома авиапромышленности А.С. Яковлева, побывавшего до войны в Германии. Крайне маловероятно, чтобы Яковлев, человек в высшей степени осторожный и осмотрительный, стал изливать подобные восторги (даже, если бы они у него и были) своему прямому начальнику. Получается, что передавая суждения знакомых ему людей, которые противоречили официальной позиции и мнениям абсолютного большинства советских людей, Володя отчаянно блефовал. Его старания представить Германию и вермахт в лучшем свете, вместе с показным пристрастием к нацистским символам и званиям, были частью спланированной интриги, которую он нагнетал вокруг собственной персоны.
Материалы следственного дела показывают, что действительное отношение Шахурина-младшего к противнику, событиям в стране и на фронте было все же другим. И в его переписке с отцом, и в его личном дневнике звучали вполне искренние патриотические ноты. Одновременно он зачитывался книгами писателей-антифашистов, вырезал из газет и сам рисовал карикатуры на нацистских главарей[57]. Следует также отметить, что Володя гордился высоким положением отца и опасался его неосторожной компрометации со стороны семьи[58]. Эти факты наталкивают на мысль о мотивах создания подпольной группы, которые не исчерпывались желанием верховодить товарищами, прельщавшимися активностью на запретной стороне. По всей видимости, их также можно связать с его увлечением разведкой, контрразведкой и потаенной мечтой связать свою судьбу с этими службами: он не только интересовался литературой по данному предмету, но и пытался шпионить за подозрительным англичанином, проживавшим в гостинице «Метрополь»[59]. В свете тяготения к этим занятиям можно предположить, что Володя Шахурин был вполне способен создать легендированный объект, т. е. фальшивую по сути, но аутентичную для остальных участников организацию, которую на определенном этапе можно было бы предъявить заинтересованным органам в порядке доказательства своей профпригодности. На такую возможность намекает, во-первых, эпиграф к его дневнику, взятый из «Героя нашего времени»: «Быть всегда на страже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова, угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг, одним толчком опрокинуть все грандиозное здание из хитростей и замыслов — вот что я называю жизнью…»[60]. А, во-вторых, однажды заданный товарищам вопрос о том, как бы они обошлись с врагом, который встал на их пути. Один из опрошенных ответил, что он вступил бы со своим врагом в борьбу, второй предположил, что захотел бы переубедить его. Володя высмеял обоих и сказал, что лично он постарался бы принять врага ласково, а затем предложил бы ему отравленную конфету[61]. Можно выдвинуть гипотезу: история с «антисоветской фашистской организацией» была той самой отравленной конфетой, которую он «любезно» протягивал некоторым из одноклассников. На этот коварный замысел его могли толкнуть переживания из-за презрения педагогов и части одноклассников, для некоторых из которых предметом насмешек было и его заикание. В порядке сведения счетов он мог завлечь обидчиков из класса в занятие с опасным исходом, а реализовав план до конца, — продемонстрировать свое могущество и педагогам.
Но, если у Володи имелись скрытые мотивы в этой игре, то и у его товарищей были свои не оглашаемые причины участвовать в ней. В этом плане заслуживает внимание акцент, который делали в своих показаниях Л. Реденс и А. Гаммер на перспективе стать руководителями, обещанной Шахуриным всем участникам[62]. Если переключиться с идеи завоевания власти путем государственного переворота на более реалистический сценарий, то эти двое, не имевшие влиятельных отцов[63], питали надежды на будущую протекцию своих товарищей с большими связями. Для остальных привлекательность игры в значительной степени основывалась на ее эпатажности и рисках, которые приятно щекотали нервы. Это явственно показывали признания Серго Микояна: для него участие в конспиративном кружке с опасным уклонением было равносильно погружению в обстановку остросюжетного авантюрного романа, к которому он питал слабость[64].
Если же копнуть чуть глубже, то за псевдо-романтикой игры в «противника» можно увидеть признаки отчуждения от советского государства и общественного строя. Так, объясняя следователям введенные Шахуриным фашистские должности и знаки его увлечением всем «западно-европейским»[65], П. Бакулев демонстрировал ту же наклонность сам, создав в апреле 1943 г. собственное маленькое игровое государство отнюдь не по советскому образцу. Именуясь вначале консулом (и присвоив товарищам древнеримские звания ликторов и трибунов), Бакулев вскоре возвел себя в должность премьер-министра, а своих «приближенных» наделил генеральскими званиями[66]. Тех, кто входил в круг Шахурина, (включая и тех, кто потом последовал за Бакулевым) не коробил нацистский антураж — по крайней мере никто не стал отказываться от «вражеских» званий. Точно так же, хорошо осознавая антисоветский смысл разговоров и обсуждений, которые велись внутри «Четвертой империи», ни один из участников не попытался их оспорить. О причинах такой политической нелояльности можно только догадываться: это и пережитый в период репрессий 1936–1938 гг. страх за положение и жизнь родителей, и необходимость для членов «номенклатурных» семей придерживаться партийных стандартов в образе жизни и нормах потребления, и изоляционистский режим существования страны, и ряд других ограничений, которые могли тяготить «элитных» мальчиков.
Вместе с тем было бы неправильно сбрасывать со счетов и другие побудительные мотивы подключения к шахуринским начинаниям. Так, они определенно скрашивали унылые школьные будни. Не случайно на следствии один из допрошенных подростков называл все совершаемые внутри группы действия «шуточными»[67], а другой определял саму организацию как «шуточную»[68]. Эти оценки, абсолютно истинные для говоривших и соответствовавшие их пониманию несерьезности, но в то же время и затейливости дела, в которое они были вовлечены, совпадают с осмыслением современными подростками шутки, розыгрыша/мема как безобидной, но при этом увлекательной игры, где все знают правила и придерживаются одинаковой интерпретации происходящего[69]. Но, как и любая шутка, которая в первый раз доставляет удовольствие, а повторяясь, вызывает протест, длившаяся почти полгода «Четвертая империя», с ее небольшим набором игровых опций, давно бы угасла, если бы систематически не подкреплялась маленькими сенсациями. Их генератором выступал руководитель В. Шахурин, который тщательно отделывал и продвигал на свою аудиторию несколько личных образов. Во-первых, прожигателя жизни, или, как бы сейчас сказали, мажора, которому не писаны общие правила. Во-вторых, доморощенного «фюрера». В-третьих, отчаянного ловеласа, изведавшего недоступные сверстникам наслаждения. В первую модель, помимо раскрепощенного поведения в школе, вписывались его нередкие самостоятельные приезды в Старопименовский переулок на автомобиле — как с ведома родителей, так и без их разрешения, за что, по словам директрисы, мать подвергала его «физическому воздействию»[70]. Впрочем, в понимании Володи такие издержки оправдывали возможность эффектного появления перед товарищами. В этом же контексте развивались и его повышающиеся запросы на предметы престижного потребления: модную одежду, велосипед с мотором, мотоцикл[71].
Однако, похоже, что к апрелю 1943 г. два первых образа — «мажора» и юного диктатора приелись товарищам, а, возможно, даже стали раздражать их. Во всяком случае, в это время от группы Шахурина откололись несколько человек, создав альтернативную организацию, без названия и нацистских символов, во главе с П. Бакулевым. Чтобы не допустить полного развала своего детища, Володе Шахурину пришлось приналечь на третий образ — ловеласа и знатока женщин. Именно эта ипостась его «публичного имиджа», призванная поддержать интерес товарищей к своей персоне и общему делу, оказалась фатальной по последствиям.
Одним из фигурантов дела «Четвертая империя» стал восьмиклассник Вано Микоян — самый старший в группе арестованных ребят. С формальной точки зрения, он не являлся членом организации, а был ее «шефом». Однако при тесных контактах с В. Шахуриным, это по сути, означало полную осведомленность о делах группы и влияние на нее. Он же стал единственным свидетелем событий, произошедших на Большом Каменном мосту 3 июня. Более того, выстрелы, которые оборвали жизни Нины Уманской и Владимира Шахурина, были произведены из принадлежавшего ему револьвера «Вальтер».
На первом же допросе, проведенном следователем по важнейшим делам при прокуроре СССР Л. Шейниным 5 июня 1943 г., Вано Микоян так рассказывал о своих отношениях с погибшими подростками: «С Володей Шахуриным я познакомился 3 сентября 1942 г., когда начались занятия в школе. Он учился на один класс меньше моего — я в 8-ом, а Володя в 7-ом. С Ниной Уманской я познакомился в это же время. Она училась в одном классе с Володей. Вскоре после знакомства с Володей мы начали с ним встречаться, и наши отношения стали почти дружескими. Тогда же я начал встречаться и с Ниной, и почти всегда мы проводили время втроем — Володя, Нина и я»[72]. Несмотря на то, что примерно с февраля 1943 г. у Нины завязался роман с Володей, и она перестала отдельно встречаться с Вано, общение двух мальчиков не прекратилось.
Как видно, по горячим следам произошедших событий Вано определял свои отношения с Володей как «почти дружеские». В конце июля на допросах в НКГБ, он уже называл Володю «свои другом», уверяя, что 3 июня дал ему оружие «как своему другу», а не сообщил никому из взрослых о его взглядах и намерениях, поскольку «не хотел подводить своего друга»[73]. Интересно, что при этом он давал Шахурину-младшему нелестную характеристику: «Володя был, по-моему, умный, но с плохими наклонностями мальчик. Он был вспыльчивый, очень настойчивый, эгоистичный»[74].
Десятилетия спустя, когда с подачи писателя А. Терехова, автора романа «Каменный мост», к этой подростковой истории было привлечено общественное внимание, и в публичной сфере стали появляться ее разные версии, В.А. Микоян еще раз обозначил свое отношение к бывшему товарищу детства. Если верить его близкой подруге журналистке О. Кучкиной (а не верить ей нет оснований!), то он называл В. Шахурина «сумасшедшим»[75]. Этот же отзыв повторяли дети В.А. Микояна, которые, со слов отца, аттестовали В. Шахурина «психически неуравновешенным подростком с явными клиническими проявлениями. Мания величия, «комплекс Наполеона» были налицо. Отцу было не до него: он сутками пропадал на работе, а мать баловала сына и принимала рецидивы его поведения за неординарность»[76]. Однако эта интерпретация личности В. Шахурина вызывает много вопросов: почему В. Микоян, считавший Володю потенциальным пациентом психиатрической лечебницы, не единожды доверял ему свое оружие, в том числе и в роковой день 3 июня? Почему в 1943 г. он считал его своим другом, а значительно позже открещивался от этой дружбы? Почему, наконец, зная, что имеет дело с «сумасшедшим», мальчиком «с плохими наклонностями», в 1942–1943 гг. проводил с ним практически все свободное время?
Материалы дела позволяют говорить о том, что Володя и Вано в этот период были практически неразлучны: ходили вместе в кино и театры, встречались ежедневно, а иногда и по два раза в день, а едва расставшись, звонили друг другу[77]. При этом их основное общение происходило не в Кремле, где жила семья Микоянов, а на квартире на улице Грановского. В. Микоян стал настолько «своим» человеком для Шахуриных, что сопровождал их в во время визитов к друзьям — Рейзенам или праздновал вместе с ними события в жизни близких знакомых семьи, например, день рождения подруги С.М. Шахуриной — Р.Э. Коренблюм[78].
Для Володи, как свидетельствовала его мать, Вано был большим авторитетом и даже «гордостью»[79]. Ради того, чтобы произвести впечатление на товарища, он пускался на маленькие хитрости и обман: например, держал на столе томик стихов Байрона, который не читал, но который в глазах В. Микояна должен был свидетельствовать о его «байронических» настроениях[80]. Или же рассказывал тому байки о том, как благодаря своей громкой фамилии избежал наказания в отделении милиции, куда был доставлен за нарушение правил дорожного движения[81]. В расчете на удивление и восхищение товарища выдавал изречения Гитлера за свои («Кто в этом вечном мире борьбы не хочет бороться, тот недостоин права на жизнь»)[82].
Если тяготение В. Шахурина к В. Микояну объяснялось симпатией, уважением и желанием заслужить его одобрение, то мотивы и намерения Микояна в этих постоянных контактах были не столь очевидны. И.С. Кон, автор фундаментального труда-исследования о дружбе, пишет о квази-отношениях, когда аттракция одного встречаются безразличием или даже антипатией другого. Такие отношения принято называть односторонней дружбой[83]. Следует признать, что при сходстве с квази-дружбой позицию Вано определяла еще какая-то заинтересованность, которую подмечала С.М. Шахурина, но затруднялась точно определить: «Вано всегда относился к Володе неискренне и под дружбой понимал что-то еще, мне неизвестное»[84]. Не исключено, что авантюра с созданием «Четвертой империи», которой Вано попустительствовал своим покровительством, являлась для него своеобразным экспериментом по выявлению того, насколько далеко она вообще могла зайти и насколько далеко был готов идти в своих амбициях ее «фюрер».
Между тем, склонность Володи к импровизации, изобретательность, злопамятность, боязнь скомпрометировать отца превращали его в «неуправляемую ракету», которая могла ударить и по ближнему кругу. К этому добавлялась неотступная слежка за сыном и его друзьями со стороны Софьи Мироновны, которую сам Володя за глаза называл «черным бомбардировщиком». Так, за несколько месяцев до трагедии с подачи зам. наркома авиационной промышленности, сын которого Ю. Кузнецов был одноклассником В. Микояна, она наткнулась на след какой-то тайной организации в 8 классе. Узнав, что В. Микоян оформляет ее членские билеты некоторым из своих одноклассников и соучеников Володи, она незамедлительно составила предполагаемый список участников и передала его в школу с настоятельной просьбой к директрисе разобраться в этой истории[85]. Несомненно, что при всех конспиративных ухищрениях сына и его друзей неугомонная С.М. Шахурина раньше или позже открыла бы существование «Четвертой империи». Очевидно, с точки зрения В. Микояна — самого старшего и опытного в кругу В. Шахурина, при всех перечисленных условиях с этой опасной игрой следовало закругляться. Тем более, что и ресурс ее продолжения в виде моноспектакля, который разворачивал руководитель перед соучастниками-зрителями, стал истощаться.
Собственно, последней картой, которую тот решил разыграть, были его отношения с Ниной Уманской, объявившей в начале мая одноклассникам, что собирается вместе с отцом уезжать в Мексику, к месту его новой дипломатической службы. Возможно, это сообщение для Володи было неприятной неожиданностью, однако, ничего трагического в себе не заключало. Подростки договорились держать связь не только при помощи писем, но и телеграмм. Володя отвез букет цветов с прощальной запиской от С.М. Шахуриной Уманским, а в день вылета Нины с родителями был намерен проводить их в аэропорт. Иными словами, он вполне свыкся с мыслью о временном расставании с подругой.
Советский посол Константин Александрович Уманский и его жена и дочь Нина Константиновна
Однако соученикам в школе он представил совершенно другую картину. Здесь он подчеркивал пылкую страсть к Нине и признавался, что жизнь без нее будет для него пыткой[86]. А также заявлял, что вступит в половую связь с Ниной, пока та находится в Москве, а если этого не удастся, то воспрепятствует ее отъезду любыми средствами — отравит ее отца (чтобы вызвать у него сильное кишечное отравление и надолго отложить командировку) или же застрелит ее на улице, а сам скроется, либо притворится сумасшедшим, чтобы избежать ответственности[87]. По существу, Володя заключал пари со своими товарищами по игре/организации, ставя на кон жизнь или девственность Нины. Столь разные и неравноценные альтернативы спора объяснялись тем, что обе были одинаковы недостижимы для него. Как явствует из материалов дела, Володя пытался заполучить в свое распоряжение хотя бы на несколько часов комнату в коммунальной квартире киномеханика В.К. Нестерова, c которым приятельствовал, или квартиру знакомой семьи Р.Е. Картушевой, которая хорошо к нему относилась. Однако в обоих случаях он получил отказ. Впрочем, если допустить, что ключи были бы ему предоставлены, и он смог бы завлечь Нину в одно или другое помещение, вряд ли это свидание увенчалось бы вступлением в интимные отношения. При строгом семейном воспитании Нины и ее явно несерьезных романах, а скорее девичьем флирте, и с Вано, и с Володей, а также абсолютной неопытности последнего иной исход был маловероятен. Свидание наедине было необходимо Володе в качестве алиби, которое можно было бы предъявить товарищам во избежание своего посрамления. Однако такой оказии не случилось за весь май. Отъезд Нины близился, и по логике спора Володе оставалось совершить убийство, которое он пообещал в запальчивом угаре. За 12–14 дней до реальной трагедии на Каменном мосту Вано Микоян со смехом рассказывал своей знакомой девушке Л. Смирновой о том, что Володя собирается застрелить Нину Уманскую. [88] Понятно, что товарищи не верили в способность Володи выполнить ни одну из озвученных им угроз. Масла в огонь подлил близкий приятель братьев Микоянов Л. Реденс, который напомнил ему о его браваде, сказав, что «Нина вот-вот уедет, а он так и не начал с ней жить»[89]. Сложившаяся обстановка сильно давила на Володю. По словам одноклассника А. Хмельницкого, в эти последние дни учебного года он «сидел, опустив голову на парту, был раздражителен, молчалив, за что его в классе прозвали «психом»[90].
Однако 30 мая произошло событие, которое резко поменяло положение Володи, сняв с него груз обещания любыми способами воспрепятствовать отъезду Нины. В этот день на даче Шахуриных праздновали день рождения хозяйки дома. Среди гостей были семьи Рейзенов и Уманских со своими детьми, а, кроме того, в детской компании присутствовали Вано и Серго Микояны. Поздно вечером гости стали разъезжаться, а девочки Таня Рейзен и Нина Уманская попросились на ночевку с тем, чтобы на следующий день продолжить праздник. Это было разрешено — для них были приготовлены кровати в комнате рядом со спальней С.М. Шахуриной. Рано утром к ним обеим зашел Володя и пригласил покататься на машине. Приехавшие вскоре братья Микояны присоединились к общему веселью. Однако послушаем, что рассказал об этом дне Вано Микоян: «На следующий день я приехал к Володе на дачу, и он мне по секрету сказал, что в минувшую ночь Нина ему отдалась. Володя рассказал, что он ночью пришел в комнату, где спали Нина и Таня, что Таня притворилась спящей, а он был с Ниной. По словам Володи, Таня об этом потом рассказала своей матери, а та — Софье Мироновне, т. е. матери Володи»[91]. Володе в этот день повезло еще раз, когда Софья Мироновна за обедом невольно ему подыграла. Вот как это передал тот же Вано Микоян: «В тот же день за обедом мать Володи в моем присутствии намекнула на это, и вот каким образом. Володя попросил подать вино, а его мать резко сказала: «Нет, не дам, я тебе разрешила только в день моего рождения, и то ты себе позволил то, что я никогда даже не могла предполагать». Когда мать Володи произнесла эту фразу, то он под столом пожал мне ногу, давая этим понять, что мать, или, как он ее называл, «черный бомбардировщик», дескать, все знает»[92].
Разумеется, никакого секса не было, и Володя ночью не заходил в комнату девочек — это на следствии подтвердила Таня Рейзен[93]. Замечание же С.М. Шахуриной о том, что Володя допустил нечто непозволительное, относилось к вину «Хванчкара», которое он выпросил для своей компании. Однако двусмысленность ее высказывания сработала в его пользу. Окрыленный тем, что добыл себе «алиби», Володя без зазрения совести продолжил врать товарищам. Помимо В. Микояна, о своем сожительстве с Ниной он сообщил Л. Реденсу и А. Хмельницкому, добавив, что она была от него беременна[94]. Все последующие дни он провел в прекрасном настроении.
ebooksa