Верил ли Вано Микоян россказням своего товарища? С одной стороны, зная его привычку к хвастовству и сочинительству, навряд ли. С другой, его признание как будто подтвердила Софья Мироновна. Ситуация прояснилась 1 июня, когда к Володе пришел Вано, а к С.М. Шахуриной ее подруга Р.Э. Коренблюм, у которой на эту дату выпал день рождения. Хозяйка налила себе и подруге вина, а на вопрос Володи, почему им с Вано не дали выпить, ответила: «Ты, что же, Володенька, думаешь, если 30-го в мой день рождения, вам дали вино, так это войдет в систему. Нет, детки, этого не будет»[95]. Эта фраза убедила Вано в том, что 31 мая С.М. Шахурина имела в виду вовсе не факт близости сына с Ниной, а его приобщение к алкоголю.
Вечером 3 июня Нина, Володя и Вано договорились о последней встрече перед долгим расставанием. Вано зашел за Володей на квартиру Шахуриных с двумя пистолетами в карманах. Один из них был его собственный, другой — брата Степана. Как он потом объяснял следователям, этот второй был захвачен случайно — он его чистил по просьбе брата и машинально сунул в карман[96]. Однако это было неправдой: еще за несколько месяцев до рокового дня Софья Мироновна, узнав, что он носит с собой пистолет, категорически запретила приходить к ним в дом с оружием, а тот пообещал, что этого больше не повторится[97]. Это же требование она озвучила при встрече в школе с матерью Вано — А.Л. Туманян[98]. Выходило, что направляясь к Шахуриным, он прихватил пистолет брата «про запас» на тот случай, если мать Володи все же обнаружит его собственный и отберет его. По всей видимости, в этот день Вано решил во что бы то ни стало вооружить Володю. Безусловно, не для того, чтобы подтолкнуть к убийству, а для того, чтобы отучить от замашек фанфарона и побудить к окончанию сомнительных и рискованных развлечений с «Четвертой империей».
На первом допросе 5 июня 1943 г. в прокуратуре СССР Вано Микоян рассказал: «когда я, Нина и Володя гуляли втроем по улице, то Володя при Нине сказал: «Мы с Ниной вошли в Париж» — это значит вступить в близкие отношения с женщиной или девушкой. Нина, которой было хорошо известно значение этой фразы, покраснела, но молчаливо подтвердила, что Володя сказал правду»[99]. Однако на втором следствии в НКГБ в конце июля из страха изобличения в обмане он не повторил этого рассказа. В действительности, если бы Нина, пусть даже молчаливо, признала факт «вступления в Париж» с Володей, оба они остались бы живы. Простая логика подсказывала, что на прогулке 3 июня произошла серьезная ссора: скорее всего, Нина с возмущением отвергла прозрачный намек или же прямое утверждение Вано о том, что между ней и Володей была физическая близость в ночь с 30 на 31 мая. Возможно, и она, и Вано высмеяли его за беззастенчивую ложь, а Нина на прощание бросила в его адрес оскорбительное замечание, которое не только покончило с их дружбой, но и привело его в состояние аффекта. Именно в этот момент на первый план выдвинулся револьвер «Вальтер», услужливо переданный Вано перед прогулкой. Бросившись вслед за девушкой, которая спускалась по лестнице Большого Каменного моста, Володя нажал на курок, а увидев ее замертво упавшей, застрелился сам. Вано, который в это время шел по мосту в сторону Кремля, услышав выстрелы, мгновенно повернул назад и, вынув из руки тяжело раненого Володи свой пистолет, быстро скрылся.
Это импульсивное и плохо обоснованное действие (орудие преступления было бы в любом случае установлено!) указывало на психологическую неподготовленность к произошедшему. В пользу той же растерянности говорили и его неуклюжие попытки вывести себя из-под подозрения в причастности к трагедии: звонок поздним вечером 3 июня на квартиру Шахуриных и просьба сообщить ему, если с Володей случилось что-то плохое (!), а также его телефонный разговор с Л. Смирновой о том, что якобы от ребят из школы он узнал об убийстве Нины и самоубийстве Володи[100]. Можно думать, что и его обобщающий отзыв о Володе спустя десятилетия как о «сумасшедшем» относился к тому же непредвиденному им повороту событий, когда тот привел в действие пистолет. Выскажем предположение: из-за пережитого 3 июня 1943 г. потрясения он предпочитал не вспоминать о дружбе с В. Шахуриным годы спустя.
В совершение Володей убийства и самоубийства не верили его родственники, считавшие, что у него не было никаких оснований для такого поступка. По-видимому, в его виновность не верил отец убитой Нины К.М. Уманский. В противном случае трудно объяснить его порыв тепло попрощаться с А.И. и С.М. Шахуриными после похорон дочери. Перед самым отъездом в Мексику 5 июня он направил им телефонограмму, в которой передавал обоим привет, мысленно пожимал руки и заявлял, что у них «горе и печаль общие»[101].
Исходя из тех же доводов, некоторые романисты и публицисты стали разрабатывать версию о постороннем следе в этом преступлении, в частности, о возможном участии спецслужб[102]. Однако эти предположения малоубедительны. Во-первых, потому что предугадать, куда двинутся дети во время прогулки, а, во-вторых, разместить по маршруту их передвижения опытного киллера так, чтобы он остался незамеченным, было невозможно — прогулка проходила на виду у многих людей, и даже само убийство наблюдал случайный свидетель — токарь Осипов из Дома Правительства[103]. В-третьих, потому что никаких предпосылок для интереса спецслужб к троим подросткам на тот момент не имелось: история «Четвертой империи» всплыла только по ходу расследования трагедии на Каменном мосту.
Однако реальная причина у кровавой драмы все же была, и она крылась в логике игры/организации. Игра, которая вообще заключает в себе коннотации со смертью, для игрового лидера всегда несет риски потери статуса, поражения в правах, а главное — утраты своей персоны, т. е. той личности, которой он представляется окружающим. Как отмечают современные исследователи, предназначение соперника как раз состоит в том, чтобы сорвать с него маску, обнажить его слабость, что для того, по сути, равносильно социальной смерти. [104]
Несомненно, с позиции здравого смысла Володя Шахурин имел все шансы сохранить жизнь и себе, и Нине. Для этого требовалось просто сознаться в своих выдумках и вернуть пистолет Вано Микояну, иначе говоря, выйти из игры. Однако финалу с «сорванной маской» он предпочел физическую смерть.
И все же это был еще не конец. «Дуэль» игровых соперников имела продолжение: приняв эстафету из рук погибшего сына, С.М. Шахурина постаралась сделать все от нее зависящее, чтобы косвенно причастный к развязке на Каменном мосту В. Микоян, а также остальные «подельники» сына не вышли сухими из воды. Ее письма с информацией о сыне и его друзьях в Прокуратуру СССР и НКГБ сыграли свою роль в том, что дело не было замято, а его фигуранты потерпели социальное поражение в виде заключения под стражу и последующей ссылки.
О чем же изложенная история? О подростке, который столкнулся со сложными, хотя и вполне преодолимыми проблемами в школе. О том, что никто из взрослых не захотел или не сумел их вовремя распознать и разрешить. О его самостоятельных попытках поправить свое положение при помощи игры/организации, с использованием званий, символов и элементов идеологии противника. Это затея, изначально строившаяся по типу мистификации, с надеванием на себя масок и заманиванием товарищей, могла бы иметь совсем другое окончание, если наша догадка о связанном с ней подспудном замысле В. Шахурина верна. Однако, втянув в авантюру соучеников и втянувшись сам, Володя не захотел прекращать ее по чужой воле. Заметим, что эту неуместную и даже кощунственную на фоне кровавой войны игру вряд ли оценили бы его сверстники, пережившие страх, лишения, гибель близких — она была поддержана теми, кто слабо ощущал свою связь с воюющей страной. Наконец, эта история о том, что шутейное и вроде бы безобидное занятие, однако, с неподходящим содержательным наполнением в самых неподходящих для того условиях, обернулось совсем нешуточными последствиями для всех вовлеченных в него подростков. Помимо преступления, совершенного предводителем, его самоубийства, наказания остальных восьмерых участников, оно легло тенью Геростратовой славы на их личные истории.
Глава 2
Кейс «Четвертой империи» на фоне самоорганизации школьников
1930-х — начала 1940-х гг
Детско-юношеская социально-политическая активность, строившаяся в обход массовых организаций — пионерской и комсомольской, а часто в противовес им, неравномерно изучена в отечественной литературе. Если для времени позднего сталинизма и хрущевской оттепели накоплена определенная информация о таких прецедентах, то для 1930-х — начала 1940-х гг. она почти полностью отсутствует. Между тем, она представляет большой интерес хотя бы в плане понимания того, как отражались на умонастроениях и поведении подрастающего поколения социально-политические реалии, идеология и политика этого времени, включая события Большого террора. Помимо того, указанная сторона жизни советских школьников позволяет увидеть их в непривычном свете субъектов истории (пусть даже на микроуровне), а не в качестве пассивных реципиентов сфокусированных на них внешних воздействий, в каком, они, по словам британского культуролога К. Келли, чаще всего предстают в научной литературе[105].
Главной проблемой, с которой сталкивается исследователь детской самоорганизации — это скудная документальная база. Основными поставщиками информации о ней являлись школьные комсорги, которые действовали с 1935 г. в большинстве городских школ, вели наблюдение за школьниками, а иногда выявляли их конспиративные сообщества. Последние попадали в фокус пристрастного внимания комсомольского руководства и начальства от образования, а многие поступали в ведение карательных органов. Как минимум недоброжелательное отношение официальных структур к детским самодеятельным группам определяли два фактора: на фоне партийных чисток и громких политических процессов 1930-х они смотрелись как реплика «оппозиционных блоков» (пусть неполноценная и не зеркальная) и этим вызывали опасливое отторжение. Кроме того, фактом своего существования они подрывали коллективизм, составлявший краеугольный камень советского воспитания[106]. В глазах комсоргов и стоявших за ними инстанций стремление к личной или групповой обособленности осмысливалось через негативно заряженные понятия отщепенства, отрыва от массы и выглядело симптомом отклоняющегося поведения. А сами его субъекты, выпадавшие из-под контроля пионерской и комсомольской организаций, рассматривались как явные или потенциальные нарушители правовых и социальных норм.
Вместе с тем, приемы обрисовки разных по направленности групп в документах различались. Так, комсорги были склонны к более обстоятельному и свободному освещению подростковой активности без признаков политической или идеологической делинквентности. И, наоборот, к более скупым, основанным на однообразных описательных клише характеристикам политизированных группировок. Эту разницу объясняет разграничение полномочий с карательной системой. Если первая категория школьников в логике информантов подлежала возвращению на правильный путь усилиями здорового коллектива, то вторая априори рассматривалась как объект изучения и мер воздействия «компетентных» органов. Попавшие в поле зрения последних подростковые группы поступали в активную разработку, привлекались к ответственности, а на их следственные дела накладывался гриф секретности, сохраняющий свою силу и в текущем времени.
С учетом недоступности многих документов донесения, справки, информационные сводки комсомольского мониторинга остаются практически единственным источником по интересующему нас предмету[107]. Краткий отчет НКВД Сталину по антисоветским школьным группам за 1938–1939 г. содержится в сборнике документов «Лубянка. Сталин и НКВД — НКГБ — ГУКР «Смерш» 1939 — март 1946». При подготовке данного раздела было также использовано следственное дело организации «Четвертая империя», хранящееся в ЦА ФСБ РФ.
Мотивы, потребности, интересы подростков, претворявшиеся в их самоорганизации, отличались большим разбросом. Однако все они были опосредованы особенностями возрастной психологии, в частности, склонностью подростков к игровым занятиям[108]. Образование и функционирование детских объединений в своих основаниях совпадало с игрой, то есть, согласно Й. Хейзинги, являлось отделенной от обычной жизни, несерьезной, свободной деятельностью, хотя и определяемой правилами и предоставлявшей возможности перевоплощения своим участникам[109]. Игровая парадигма позволяет представить подростковую самоорганизацию как осознанный переход из актуальной действительности в виртуальную (хотя и не менее подлинную для участников), где правила задавала специализация объединения, а способы перевоплощения — структура его ролей. Сокрытое от непосвященных, особенно взрослых, такое объединение всегда обладало притягательностью для подростков опять-таки за счет возрастного пристрастия к тайне, секретным шифрам, кодам и конспирации[110]. Тайна играла и утилитарную роль — она всегда крепко цементировала складывающиеся отношения[111].
Несмотря на то, что игра/организация была отделена от обыденной жизни, она не была выключена из социального контекста. Как отмечает один из ведущих специалистов по психологии детской игры Д.Б. Эльконин, игра социальна по своему происхождению, она возникает из условий жизни ребенка в обществе[112]. Это заключение в полной мере относится к подросткам 1930-начала 1940-х, чья самодеятельная активность чаще всего разворачивалась на дефицитной стороне инфраструктуры детства и государственной политики в области воспитания.
2.1. В поисках ниши свободного общения и творчества
ebooksa