Жук

Я вдруг ощутил, что кто-то сжимает мне руку; это Лессинхэм, возможно, не осознавая, как сильно давит, схватил меня за предплечье. Его рот подергивался. Он дрожал. Я окликнул медика:

— Доктор, не осталось ли у вас глотка бренди для моего друга?

Лессинхэм проглотил остатки «шиллингового пойла». Кажется, это спасло нас от истерики.

Инспектор заговорил с хозяйкой заведения:

— Итак, миссис Хендерсон, давайте, объясните нам, что все это означает. Кто он такой, как сюда попал, кто с ним был, что вам вообще известно? Если вам есть что сказать, выкладывайте, однако будьте осторожны: я обязан вас предупредить, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Глава 45. Все, что знала миссис Хендерсон

Миссис Хендерсон засунула руки под передник и растянула губы в улыбке.

— Мистер Филипс, странно мне слышать, что вы так вот со мной разговариваете. Можно подумать, что я натворила что-то такое, чего делать не надобно, раз эти речи от вас исходят. А о том, что стряслось, расскажу все-все с преогромнейшей охотой. Не нуждаюсь я в осторожности, и призывать меня к ней не стоило, потому как всегда держусь настороже, сами, поди, уже поняли.

— Да… так я и понял. Больше вам сказать нечего?

— Ох уж, мистер Филипс, подловить кого вы мастак, к бабке не ходи. Конечно, есть у меня что поведать, разве не к тому веду?

— Тогда выкладывайте.

— Будете давить на меня, только с толку собьете; ляпну что-нибудь не то, скажете, я вру, однако Господь-то видит, женщины правдивей меня в Лаймхаусе не сыскать.

У инспектора с языка было готово сорваться ругательство, но ему удалось сдержаться. Миссис Хендерсон закатила глаза, будто искала вдохновение на грязном потолке.

— Дай бог памяти, случилось все меньше часа назад, или час с четвертью прошло, или час и двадцать минут…

— Наша дотошность до секунд не доходит.

— Слышу, стучат в переднюю дверь, иду открывать, там араб с громадным тюком на голове, чуть его самого не больше, а с ним два типа. Этот араб мне говорит, акцент у него еще такой чудной, как у всех арабов, мол, комнату мне на ночь, одну комнату. Иностранцев-то я не особо жалую, никогда их не любила, особенно этих арабов, от которых меня прям с души воротит; ну, я ему на это намекаю. А араб-то, кажись, меня не понимает и все твердит по-прежнему, мол, комнату на ночь, комнату. И сует мне две полукроны в руку. А я завсегда себе говорила, что деньги есть деньги и деньги одного ничем не хуже денег другого. Ну, спорить я не стала — не возьму я, кто другой возьмет — и провела их в номер. Потом вернулась вниз, и где-то через полчаса наверху загалдели…

— Что это был за шум?

— Орали и визжали — аж, Господи спаси, кровь в жилах сворачивалась — таких пронзительных криков я в жизнь не слыхивала. Бывают у нас беспокойные гости, у кого ж их нету, но такое у меня впервой. Подождала я с минуту, а они все орут и орут, да так, что того и гляди кто-нибудь на них жаловаться придет, ну, я наверх и поднялась, стучу в дверь, но, кажись, колотить в нее я могла веки вечные.

— Шум не прекращался?

— Не прекращался! Еще как не прекращался! Благослови вас Господь! Крик за криком, думала, крыша упадет.