Месье Террор, мадам Гильотина

Тут почему-то сама смутилась. Александр покраснел и оттого разозлился, хоть и не знал на кого – на нее или на себя. Закружился мусор, захлопали ставни, закачался уличный фонарь на кронштейне, юбка девушки снова прильнула к ее ногам.

Вернулась ушедшая вперед мадам Турдонне, взяла племянницу под руку:

– Габриэль, прошу вас, поспешим домой, вот-вот польет.

Та с силой стряхнула теткину руку, вытянулась к Александру, как собака на сворке:

– Я знаю, что вы с вашим дядюшкой никакие не коммерсанты из Кальвадоса, вы иностранные шпионы! И я знаю, что во время убийства Марата вы были там.

Александр растерялся. Как она узнала об этом? Неужели говорила с Шарлоттой, и та рассказала ей? Но откуда мадемуазель Корде знала, кто он такой? И до него ли ей было?

Мадам Турдонне холодно добавила:

– Гражданин Ворне, оставьте нас в покое, прошу вас. Не лезьте в наши дела, и мы не будем лезть в ваши.

А мадемуазель Бланшар шагнула к нему, уставилась злыми блестящими глазами и прошипела:

– Учтите, месье, если меня или мадам Турдонне обвинят хоть в чем-то, я буду вынуждена немедленно сообщить Комитету общественной безопасности все, что знаю о вас. А знаю я достаточно, чтобы трибунал заинтересовался вами и вашим дядюшкой.

Тут водяной стеной хлынул ливень. Габриэль развернулась и побежала к дому, взметая юбки. Франсуаза кинулась за ней, но перед этим бросила Воронину:

– И все ваши намерения насчет королевы нам тоже известны!

Он остался стоять – ошарашенный, в мокрой, прилипшей к телу рубашке. Какие еще намерения по поводу королевы? Нет, сдается, он совершенно разучился завязывать приятные знакомства с красивыми женщинами!

VII

СЕГОДНЯШНИЙ УРОК С маленькой Дезире Лоран оказался последним. Удивительно не то, что Габриэль уволили. Удивительно, как долго Лораны все же платили за эти уроки. В такое время играть на клавикордах – это как во время гибели Помпеи на арфе бренчать. Но теперь Габриэль лишилась трети совершенно необходимого заработка. Четыре года революции, четыре года нужды, страха, унижений, голода. Это уже навсегда, этому не будет конца, не надо себя обманывать.

Три года назад монастырь Святой Троицы в Кане, где воспитывались Габриэль и Мари Корде, закрыли, повесив на дверях табличку: «Национальная собственность». По счастью, Габриэль уже за два года до этого переехала в Версаль к тетке, сестре своей покойной матери.

То недолгое пребывание при дворе пролетело, казалось, мгновенно и теперь вспоминалось невероятным, сказочным сном. Тетка утверждала, что никогда и нигде женщины не пользовались таким влиянием и властью, как при Старом режиме. Мадам Турдонне сама была одной из тех умных, просвещенных, обворожительных и влиятельных дам, в чьих салонах люди общались и блистали. Балы, ночи за ломберным столиком, постановки мольеровских пьес в Малом Трианоне, прогулки по аллеям, английский грум, охотничьи костюмы из Англии, королевские облавы на оленей и кабанов и, самое главное, Рено де Сегюр, пылкий, невозможный, наглый Рено де Сегюр – казалось, все это будет всегда. Но четыре года назад, сразу после собрания Генеральных Штатов, все изменилось. Начались волнения, открытое неповиновение. Мямля Людовик XVI колебался и уступал, третье сословие наглело, чернь захлебывалась вседозволенностью. Вскоре бунты и восстания переросли в революцию, и та смела и затоптала прежнюю прекрасную жизнь невесты Рено де Сегюра.

Уже четыре года то и дело грохотал набат, обезумевший сброд высыпал на улицы и принимался крушить и убивать. Расправы стали обыденным явлением. Габриэль не раз случалось прятаться в чужом дворе или вжиматься в стенную нишу, пока ликующие орды текли мимо, сводя счеты с каждым, кто оказывался им не по нраву. На глазах девушки растерзали ее кузена Анри. Голову надели на пику, а куски тела нарочно побросали у самого входа в его отель, чтобы несчастная мать увидела эти жуткие останки. Говорили, что сердце юноши вырвала и съела какая-то безумная. Его семья после этого эмигрировала. Дядя Габриэль, епископ Кальвадоса, тоже своевременно покинул страну, не желая присягать конституции. Святых отцов, хранивших верность Римской католической церкви, преследовали, и те немногие, кто еще оставался во Франции, скрывались.

Последний год Габриэль с теткой едва выживали. Их парижский дом на улице Верней и шато в Ранвиле были секвестированы. Пришлось переселиться в эти мерзкие меблирашки. Виконтесса де Турдонне, в прежние времена заказывавшая к каждому сезону новый гардероб у королевской портнихи Розы Бертен, теперь помогала Жанетте перешивать чужие вонючие лохмотья. А Габриэль давала уроки живописи и игры на клавикордах. Живописи она когда-то училась у Жака-Луи Давида, модного художника, который прославился своими полотнами, воспевающими героику древнеримской республики. В те времена он обращался со знатной ученицей с безукоризненной учтивостью. Но с тех пор попавший в тон века живописец стал ярым якобинцем и прихвостнем Робеспьера. Это он организовал жуткие шествия с разлагающимся трупом Марата. Художник был постоянным устроителем всяческих празднеств, призванных прославлять республику и уподоблять ее Античности и золотому веку Овидия. А недавно Жак-Луи Давид стал членом всемогущего Комитета общественной безопасности, ведающего полицией и решающего, чьи дела передать Революционному трибуналу. Художник то и дело приглашал гражданку Бланшар проявить свой патриотизм участием в подготовке его церемоний и шествий. Габриэль это ненавидела, но деваться было некуда. Говорили, что мадам Шальгрен отвергла домогательства мэтра и бедняжку казнили по смехотворному обвинению в присвоении двадцати фунтов свечей. Поэтому Габриэль безотказно завертывалась в простыню, изображающую тогу, а художник ходил вокруг, рассматривал ее, поправлял драпировки, при этом дотрагиваясь то до плеча, то до шеи. Ее тошнило от его прикосновений. Габриэль пускалась на всяческие ухищрения, чтобы не оставаться с ним наедине, но как долго она сможет удерживать его на расстоянии? От бессилия и злобы выступали слезы и страшно тянуло в животе.

О, если бы можно было бежать! Но времена, когда прозорливые люди садились в кареты и гнали лошадей до Швейцарии, упущены безвозвратно. Сегодня каждый обязан был носить с собой удостоверение благонадежности с указанным местом проживания, заверенное девятью свидетелями, а на всех дорогах выставлены заставы. Во Франции не осталось безопасного уголка для тех, кого обвинят в измене республике.