Месье Террор, мадам Гильотина

22
18
20
22
24
26
28
30

Он процитировал бедняжке отчаянные мольбы о спасении, обращенные к российской самодержице.

№Королева нервно снимала с исхудавших пальцев обручальное кольцо и вновь надевала его. Ее лишили возможности заниматься рукоделием, а душевная тревога искала выход.

– Вы просили о помощи. Вы услышаны, ваше величество. Я прислан к вам той, к кому вы взывали.

Глаза королевы обрели жизнь. Узнала, значит, слова из собственноручно начертанных два года назад писем, тайно врученных ею русскому послу – барону Симолину Василий Евсеевич торопливо передавал узнице самое главное:

– Все уже готово: вечером тридцатого августа караульный Жан Жильбер выведет вас из Консьержери, доверьтесь ему. Мишонис тоже подкуплен мной. И вы можете положиться на жену тюремщика мадам Ришар.

Королева едва заметно кивнула. Он поклонился еще раз, и его взгляд упал на ее башмаки. У нищенки редко увидишь такую рваную, вконец стоптанную обувь. Королева спрятала ноги под юбку. Мария-Антуанетта потеряла все, включая бесчисленное множество своих атласных, бархатных, замшевых и лайковых туфелек, зато обрела недостающие ей раньше величие, глубину и значимость.

На пороге камеры появился Мишонис, за ним маячил следующий визитер.

– Пять минут, – бросил Мишонис.

Из-за его спины выглянула мадам Турдонне.

Отправляясь в Консьержери, Воронин был готов ко всему, даже к аресту, но не к появлению этой дамы. Он невольно шагнул в сторону, одернул камзол, как-то неловко согнулся в вынужденном полупоклоне. Она-то тут откуда? Сразу вспомнил рассказы племянника о странном свидании младшенькой соседки с убийцей Марата, о старухе де Жовиньи, о пекаре. Очень подозрительные дамочки, и, похоже, эта проныра неслучайно приплелась в Консьержери!

Мишонис, выходя, замешкался, и Василий Евсеевич мог бы поклясться, что Турдонне сунула в ладонь тюремщика звякнувший мешочек. Прикормила, значит, всеядную скотину. Теперь на него полагаться опасно. Как быть?!

За ширмой Мишонис завел оживленный разговор с жандармами. А у Василия Евсеевича, наоборот, язык к гортани прилип. Один неосмотрительный поступок, одно лишнее слово – и у Фукье-Тенвиля наконец-то найдется, за что послать вдову Капет на плаху. Молчание становилось нестерпимым. Похоже, даже ушлая соседка растерялась.

– Месье, я полагаю, вас так же, как и меня, привело сюда любопытство?

Оглянулась на стражу. Не иначе как догадалась, что дело нечисто. Сейчас окликнет Мишониса.

Ворне крякнул, потер бородку, промямлил нечто неопределенное:

– Пока своими глазами не увидишь, не поверишь.

Но королева, несмотря на годы словесных придворных баталий, не сумела или сочла ниже своего достоинства соблюдать конспирацию. Милостиво кивнула гостье и, судорожно сжимая медальон на груди, спросила:

– Мадам, что с моими детьми? – под сморщенными черепашьими веками в выпуклых, тусклых и покрасневших глазах, как в проталинах, выступила влага.

Восьмилетнего Шарля-Луи отдали грубияну и невежде кожевнику Симону, чтобы тот вырастил из законного короля Франции истинного санкюлота, а четырнадцатилетняя Мари-Тереза, мадам Руаяль, томилась в Тампле одна-одинешенька. Мадам Турдонне знала об этом вместе со всей остальной Францией, но почему-то, оглядываясь на Ворне, принялась щебетать неправдоподобную придумку о том, как детям хорошо и в каком прекрасном здравии они находятся. Зачем лжет-то?

– Есть ли какие-нибудь новости?