— А мне иной раз кажется, что я долго-долго живу. Верно.
— Пусть не кажется.
— Так и ты счастливая, Алена Трофимовна. И тоже молодая.
— Ну какая же я молодая, Гена. Мне уже тридцать семь.
— О-о, тридцать семь! Не скажешь никогда. Сама вся такая здоровая… свежая, — Генка закраснелся, взглянув на Алену.
— А сколько скажешь? — Алена улыбалась.
— Ну-у… тридцать лет, а то и того меньше.
— Ты, Ген, вижу, научился с женщинами разговаривать.
— Учусь, — засмеялся Генка, снял выбившуюся из брюк, пропотевшую под мышками и на спине рубаху, бросил прямо на отаву подальше от копен, взял вилы с длинным чернем и погнал, навильник за навильником, разложенный стог ввысь, чтобы потом последним навильником завершить его. Алена едва успевала принимать.
— Жениться не думаешь, Ген?
— Мать заводит разговоры, а я все отнекиваюсь.
— Что так?
— Да рано вроде в двадцать четыре года. Через год женюсь, пожалуй.
— Парню можно и до тридцати гулять.
— Да нет, в тридцать поздно. В двадцать пять, в двадцать шесть…
— И невесту подыскал уже?
— Не невеста еще, просто так, — Генка опять засмеялся.
— Это чья же?
— А вот не скажу.
— Гена, да я всех вдовинских девчонок наперечет знаю.