Подсолнухи

Отслужил Генка положенное, возвратился живым-здоровым, к материной радости. Стали они с матерью думать да гадать, как жить дальше, то есть где жить. В Жирновке оставаться смысла не было, Генке работа нужна, а какая в Жирновке работа? Летом пономаревские скот на юрковских и жирновских угодьях пасут, можно бы и пастухом, а зимой? Да и зачем Генке пастушество, если он тракторист? Переезжать следует. Переезжать во Вдовино, в Хохловку, а то и в Пономаревку, на центральную усадьбу хозяйства. Надумали Шабрины перебраться во Вдовино, но избы подходящей не было пока, задержался переезд еще на год. А Генка во Вдовине стал работать сразу же, как вернулся. Трактористом. А жил у знакомых. Приедет мать проведать, поможет, что не по силе ей, — и обратно. Во Вдовине, понятно, веселее ему, там ферма, дворов жилых до сорока, магазин, почта, клуб, кино из Пономаревки возит почтовая машина почти всякий день, девки, ребята, какие не разъехались еще, да и на работу не спешить за шесть верст.

К весне освободилась хорошая изба, крайняя, как из Жирновки въезжаешь по правому берегу, бывшая Ивана Крылова изба, потом жил в ней несколько лет жирновский же мужик Михаил Леонов, уехал он в другой район к тестю, а Шабрины вселились. Но огород садили в Жирновке, полностью садили — картошку, грядки. Уехали.

Первое после их отъезда время Алена делает что-либо в ограде или в огороде, забудется — да и глянет на избу Шабриных, а там — ничего, никого, ни дыма над крышей, ни тетки Устиньи на дворе, ни Генкиного трактора у ворот. И так лихо станет, слезы на глазах закипят. С мая месяца так и не видала Алена ни тетку Устинью, ни Генку, должны бы подъехать, сено убрать в стог, да и огород ждет хозяев, а нет, не едут. Видно, расхворалась тетка Устинья.

Четвертый месяц они одни, Терехины, в Жирновке. Уж и деревня сама не числится нигде, не значится, уж и писем сюда никто давно, кроме сына их, Трошки, не пишет — некому, а они все живут, Терехины, и будут жить. Пока хотя бы, потому как не решила для себя окончательно Алена, что лучше — жить в родной деревне, где ты родилась, выросла, прожила тридцать семь лет, где могилы родительские, где любая травинка твоя до боли, жить в Жирновке, хоть и без людей, либо переезжать куда-то, а там заново привыкать к чужим местам, к незнакомым людям, чужой избе, постройкам, бане.

Когда Терехины остались в Жирновке одни, был у Алены с мужем разговор. Ужинали, Алена уже чаю себе налила, спросила неожиданно Прокопия, а тот суп доедал обеденный, скреб ложкой.

— Ну что, Проня… Вот и Шабрины уехали. Нету больше Жирновки, нету деревни нашей. А как нам быть? Нужно делать что-то… решаться…

— А что делать? — Прокопий задержал у рта ложку.

— Как что?! Где жить будем? Останемся либо уедем куда?

— Куда ехать-то? Знаешь хоть?..

— Не знаю. Посоветуемся.

— Можно и в Жирновке. Чего лучше…

— Без людей?

— А что тебе люди? Не в пустыне живем. Шесть верст — Вдовино. Захотела повидать кого, запрягла коня, поехала. Гости́ неделю целую.

— Ну-у…

— Сама-то как считаешь? Решай, ты хозяйка…

— Думаю… поживем еще в Жирновке. А там — видно будет.

— Хо! Что ж тогда и разговоры затевать?

— А как же с работой, Прокопий?

— Какая работа? Я на работе постоянно. Лесник…

— О моей работе говорю. Что ж без дела сидеть, не шестьдесят мне. Да и стаж нужно вырабатывать. Старость подойдет, пенсию не дадут.