Увидев Джоша, танцующие на краю танцпола перестали дрыгаться в такт музыке и застыли в неловких позах: «Нарядились в пух и прах, а сами, как дети малые, за руки держатся», — с презрением подумал он. В отличие от медсестры, служащие «Кроуфорд транспорт» отлично знали, на какие поступки способен босс, если его спровоцировать, и какие уже совершил. Кто-то из женщин неуверенно захлопал, следом захлопал ее спутник, следом — другие незадачливые танцоры, и минутой позже зеркальный зал сотрясали аплодисменты. Их гром Джош ненавидел всей душой: перед глазами тотчас возникали пингвины. Или, стоп, такие звуки тюлени издают? Джош поднял руку в слабом подобии жеста а-ля папа римский, сперва поблагодарив стоящих справа, потом — слева. В тот момент Джош хотел одного — чтобы скорее прекратилось это безобразие, в которое влились и музыканты — вскочили на ноги и выдали жуткую какофонию в стиле «Салюта вождю»[23]. Наконец, подхалимы вдоволь нахлопались, музыканты сели, и Джош решил пожелать всем веселого Рождества. Разумеется, голос его подвел — Джош закашлялся, да так, что сложился пополам и едва не упал с коляски. Он дрожал, хрипел, судорожно глотал воздух, брызгал слизью на прикрывающий колени плед. Медсестра возилась с кислородным баллоном, прикрепленным между колесами коляски, когда на плечо Джоша легла рука, а мелодичный голос пропел:
— Дорогой, ты меня звал?
Высокая, стройная, с узкими плечами и тонкой талией, Роуз Кроуфорд была красива и отлично это знала. Прибавьте сюда грацию пантеры, огромные черные глаза и высокие скулы — поговаривали, что в ее жилах течет индийская кровь — и откровенно ироническое отношение к жизни и окружающим. Джош Кроуфорд любил хвастать, что Роуз — самое ценное его приобретение, и шутил, что обменял ее на картину Рембрандта (некоторые, впрочем, считали, что шутка недалека от истины). Роуз появилась в его жизни словно ниоткуда и сразу с бриллиантом на безымянном пальце, «огромным, как простата Джоша», съязвил кто-то из злопыхателей. Вообще-то у Джоша уже была жена (а до нее еще одна, только та давно умерла), но ее быстро отправили в элитный дом престарелых. Сейчас никто уже не помнил, как она выглядела: яркая красотка Роуз затмила ее без малейшего труда. Желчный старик и взбалмошная красавица — чем не сказка или притча! Люди видели, как Джош относится к молодой жене, и на минуту примирялись с тем, что не имеют ни его богатства, ни ее красоты.
Роуз чуть не вырвала дыхательную маску из рук медсестры и прижала к лицу Джоша. Шипение кислорода в резиновом шланге напоминало Роуз змеиное, поэтому она с едва уловимой нежностью звала мужа Старым Змеем. Сегодня, беспомощно скрючившийся в кресле, да еще с кислородной маской на лице, он больше смахивал на раненого лося. Незадачливые танцоры следили за ним с интересом и тревогой — он же для них кормилец-поилец, хоть и скуповатый — но под сверкающим черным взглядом Роуз мигом отворачивались.
Джош сорвал маску с лица и отшвырнул.
— Увези меня отсюда! — хрипло прорычал он. Джоша страшно злило, что подчиненные увидели его в таком состоянии. Медсестра тут же взялась за коляску, но Джош развернулся и показал ей кулак. — Не вы! — скривился он, и на его губах появилась белая пена. Роуз заставила себя улыбнуться медсестре и покатила коляску к арке, отделяющей галерею от дома. Джош царапал кожаные подлокотники и повторял какое-то слово, то ли «ветка», то ли «клетка». «Причем тут ветки и клетки?» — удивленно думала Роуз. Из отекших легких Джоша вырвался рокот, который Роуз опознала как смех. Когда он заговорил снова, Роуз пришлось наклониться к нему, совсем как полчаса назад — медсестре.
— Не ветка и не клетка! — прохрипел он. В очередной раз Роуз изумили и испугали телепатические способности мужа. — Пипетка! Ее химики используют.
— Как скажешь, дорогой! — вздохнула Роуз. — Как скажешь!
Клэр вытащила Энди на танцплощадку, но ему совершенно не хотелось веселиться, точнее, он не мог, потому что опьянел. Ему чудилось, что Хрустальная галерея кружится, а вокруг сгрудились покрасневшие от хохота лица. «Что он сейчас выкинет? Глаза-то какие жуткие!» — запаниковала Клэр и повела его обратно за столик, не забывая улыбаться, чтобы никто не догадался, как скверно у нее на душе. Малышка Кристин проснулась, и женщина, сидевшая за соседним столиком, взяла ее на колени. Клэр нарядила девочку в белое атласное платье для крещения, сшитое молодой монахиней из приюта Пресвятой Девы Марии. «Еще немного, и платье станет мало, — мелькнуло в мыслях Клэр. — Хорошо, хоть юбка длинная, как шлейф, как хвост падающей звезды… Звездочка моя! Мой ангелочек!» Клэр взяла девочку на руки, поблагодарив женщину, присмотревшую за ней, но тут же почувствовала себя скверно. В глазах той женщины и ее мужа было столько тоски «Ясно, бездетные», — догадалась Клэр, прекрасно понимая, каково им. Энди она старалась не замечать: тот стоял рядом и шумно вдыхал воздух, мрачно уставившись на малышку, как всегда, когда переберет. Он схватил бутылку пива, широко открыл рот и стал жадно пить. На сей раз Клэр представилась не постельная сцена, а мул, которого держал на ферме отец. Мул точно так же запрокидывал голову и ржал. «От одиночества», — прищурившись, объяснил ей тогда старший брат Мэтти, несколько лет спустя, разбившийся на вертолете в Корее. «Бедняга Энди тоже одинок, Никто его не любил, пока я не появилась. Наверное, уже слишком поздно…» — подумала Клэр и ужаснулась своим мыслям.
Приятель Энди обещал отвезти их домой, и они решили его разыскать. Первой шла Клэр с малышкой на руках, следом Энди, хмурый, рыгающий, бормочущий, с пустой колыбелью под мышкой. За высокими двустворчатыми дверьми Хрустальная галерея кончалась, зато начинался холл с камином, медвежьей шкурой на полу, звериными головами и потемневшими картинами на каменных стенах. Холл гудел от голосов: люди надевали теплую одежду, галоши и прощались, желая друг другу счастливого Рождества. Клэр оглянулась, проверяя, не отстал ли Энди, врезалась в женщину, внезапно оказавшуюся у нее на пути, и вскрикнула, испугавшись, что уронит ребенка. Она бы уронила, если бы та женщина не поддержала малышку. Это же медсестра мистера Кроуфорда! Довольно молодая, с типично ирландским лицом, широким и дружелюбным, в обрамлении аккуратных полукружий рыжих волос, убранных под шапочку. Медсестра явно флиртовала с молодым дальнобойщиком: на щеках горел румянец, на губах играла улыбка, не исчезнувшая, даже когда она повернулась к Клэр и чисто автоматически подстраховала малышку. «Простите!» — чуть ли не хором воскликнули женщины и посмотрели на Кристин, с интересом следившую за ними из складок розового одеяльца. Медсестра хотела что-то сказать, но сзади напирал Энди, источающий пивные пары. Флиртовавший с ней дальнобойщик поспешно отступил на пару шагов: понял, что этот парень пьян, и, похоже, знал, какая у него репутация. Разговора не получилось — Клэр и медсестра лишь улыбнулись друг другу. Энди, сильно сжал руку жены: давай, мол, не задерживайся! Они отошли, а Бренда Раттледж все стояла и хмурилась, потом вдруг решила еще раз взглянуть на пьяного дальнобойщика, но тот уже скрылся из вида и жену уволок.
Пока ее не разбудил плач ребенка, Клэр даже не понимала, что спит. Снилось, что она до сих пор на празднике. Сон так напоминал явь, что, казалось, она у Кроуфордов, а не дома, не на своей кровати, среди мерцающего снежного сияния и тишины зимнего города, нарушаемой лишь хриплым плачем девочки. От этого плача сердце Клэр пускалось бешеным галопом, а такое чувствуешь только к родному ребенку. К родному! Кто ей роднее маленькой Кристин, которой она готова отдать всю свою любовь?! Там, где обычно спал Энди, рука Клэр нащупала лишь остывающую простыню. Видимо, услышал, как малышка плачет, и пошел проведать. Из детской доносилось его «Тш-ш-ш, тише!» Наверное, тут Клэр ненадолго заснула, потому что через какое-то время ее разбудила тишина, на сей раз пугающая. Следовало немедленно встать, а Клэр неподвижно лежала на кровати, хотя сон давно отлетел, а в крови бурлил адреналин. Впоследствии у нее не раз возникала мысль, что она знала, точнее, интуитивно чувствовала: те минуты — последние осколки покоя и умиротворения, уготованного ей судьбой.
Клэр не почувствовала, что бежит, что ее ноги скользят по полу. Она ощущала лишь движение, свободное и беспрепятственное, как полет ветра — именно эти слова пришли в голову. Клэр пролетела по спальне, коридору и остановилась у открытой двери детской. Свет не горел, но непонятную сцену она увидела в неестественно ярком сиянии — если верить журналам, именно такое используется в киносъемке. Энди застыл у кроватки — согнул ноги в коленях, ссутулился, закрыл глаза и поднял брови, точно собираясь чихнуть. В руках он держал что-то вроде скомканной простыни, хотя Клэр, разумеется, знала: это не простыня. Бесконечно долгую минуту они так и стояли: Клэр в дверях, Энди у колыбели. Потом он услышал или, возможно, ощутил ее присутствие, открыл глаза, захлопал ресницами, словно очнувшись после гипноза, и виновато взглянул на Клэр. Судя по выражению лица, он лихорадочно подбирал слова.
В детской царила непривычная тишина. Едва Клэр приблизилась, Энди не отдал, а сунул ей сверток, точно букет цветов или подарок, который устал держать. Кристин, одетая в ползунки и распашонку, была теплой, но совершенно неподвижной. Клэр коснулась головы малышки — кожа мягкая, бархатистая.
— Ах, Энди, что ты наделал?! — воскликнула она таким голосом, словно ребенком был он, а не бедная Кристин.
«Несчастный случай. Это несчастный случай», — повторял Энди, словно заучивая наизусть. Они вернулись в спальню. Клэр сидела, прислонившись к спинке кровати, и держала на руках малышку, а Энди мерил комнату шагами и ежесекундно гладил себя по голове. Когда их привезли домой, он начал раздеваться, но разморенный алкоголем, завалился спать в одежде, поэтому сейчас расхаживал по спальне в джинсах, майке и белых носках. От Энди разило пивом, но из-за майки и носков он казался Клэр совсем юным. Она потупилась и с усталой безысходностью поняла, что видеть его больше не желает. Сквозь неплотно сомкнутые веки Кристин что-то блестело. «Умерла», — беззвучно сказала Клэр, словно проговаривая иностранное слово.
— Она плакала, плакала, и я ее покачал, — тихо, но с большим чувством повторял Энди, будто в спешке запоминал фразу, которую, едва поднимется занавес, произнесет со сцены. Тараторить нельзя: он должен убедить и расположить к себе зрителей. — Произошел несчастный случай, страшный, чудовищный…
— Позвони в приют! — велела Клэр, почувствовав укол раздражения.
— Что? — Энди замер и удивленно на нее уставился.
На Клэр вдруг навалилась страшная усталость.
— Позвони сестре Стефании, — велела она, медленно и четко произнося каждое слово., «Как с ребенком разговариваю, — подумала она. — А вдруг… Вдруг теперь так будет всегда и со всеми?» — Позвони сестре Стефании, матери-настоятельнице приюта Пресвятой Девы Марии.
ebooksa