— Клэр, ты как, ничего?
Клэр с явным трудом оторвала взгляд от ковра, пытаясь сосредоточиться, посмотрела на монахиню и медленно кивнула.
— С ней все в порядке! — рявкнул Энди. Вопреки его стараниям, прозвучало грубо, почти угрожающе. — Я позабочусь о ней, правда, милая? — он схватил Клэр за локоть и рывком поднял. На миг показалось, что она упадет, но Энди не позволил — положил руку на плечо и повернул к двери. Сестра Стефания вышла из-за стола, чтобы их проводить. Секундой позже они втроем скрылись в коридоре.
— У девушки явные проблемы, —
— Думаете, она… — с тревогой в голосе начал отец Харкинс, но не договорил.
— Нет, — в голосе сестры Ансельм звенело раздражение, — я думаю, она близка к нервному срыву, очень-очень близка.
Вернулась сестра Стефания.
— Боже милостивый, ну и ситуация! устало проговорила она и повернулась к Харкинсу: — Архиепископ уже…
— Да, я позвонил в его канцелярию, — перебил священник. — Представитель его милости побеседует с высоким комиссаром. — Вмешательство полиции совершенно не в наших интересах.
Сестра Ансельм презрительно фыркнула. Сестра Стефания устремила на нее полный тревоги взгляд.
— Что вы сказали, сестра?
Вместо ответа сестра Ансельм демонстративно вышла из кабинета. Харкинс и сестра Стефания молча переглянулись: ну что тут скажешь?
Ступеньки крыльца обледенели, и чтобы Клэр не поскользнулась, Энди придерживал ее за плечи. После той роковой ночи она замкнулась в себе, и Энди не представлял, что с ней делать. Клэр целыми днями просиживала в трансе или смотрела по телевизору детские программы и мультфильмы про Багса Банни. А как она смеялась — раскатисто, хрипло, наверное, именно так хохочут ее немецкие родственники. Бессонными ночами Клэр лежала рядом с ним, и Энди чувствовал, как в ее голове крутится одна и та же мысль, от которой ей никак не удается избавиться. На вопросы Клэр отвечала односложно или вообще молчала. Однажды ночью, когда Энди вернулся из Буффало, дом стоял прогруженный во мрак и тишину. Клэр он застал в детской: она сидела у окна, прижав к груди розовое одеяльце. Энди начал кричать, даже не потому что разозлился, а потому что испугался: озаренная голубоватым снежным сиянием, Клэр напоминала призрака. Энди орал, а она едва повернулась к нему, сосредоточенно насупив брови, словно услышала зов издалека.
Единственной отдушиной стала Кора. Именно она утешила Энди в ту роковую ночь и помогла пригладить объяснительную байку. Порой она сидела с Клэр днем и уже несколько раз готовила ужин — Энди заставал Кору на своей кухоньке, а Клэр в вечном халате. Заплаканная и причесанная, его жена лежала на смятой постели, свесив ноги на пол. Почему-то ее бледные стопы с белесыми мозолистыми пятками вызывали омерзение. Вот у Коры стопы длинные, загорелые, узкие у пятки, а к носку плавно расширяются. Кора хотела лишь физической близости — никаких тебе признаний в любви, вопросов о том, что будет завтра. Характером она напоминала мужчину и даже в постели проявляла мужской аппетит.
Когда Энди вел Клэр по подъездной аллее, навстречу им попалась Бренда Раттледж. Длинное пальто из альпаки, вязаная шапка, отороченные мехом сапоги — Энди не узнал медсестру, с которой столкнулся после рождественской вечеринки у Кроуфордов, он, вообще, мало что запомнил, лишь отдельные эпизоды. Клэр помалкивала — не разберешь, узнала она ее или нет. Зато Бренда Раттледж прекрасно запомнила странную пару — молодую бледную женщину с ребенком и ее злого, явно переборщившего с пивом мужа: лицо у него было совершенно детское. Сегодня молодая женщина выглядела ужасно — лицо серое, осунувшееся, точно изъеденное страхом или горем. Она едва передвигала прямые, негнущиеся ноги, муж вел ее, обняв за плечи.
Бренда надеялась, что Америка не похожа на ее родину, что жители Нового света открытые, счастливые и дружелюбные. Увы, американцы оказались такими же, как ирландцы — злыми, мелочными пессимистами. «Хотя это же Бостон, — напоминала себе Бренда. — Здесь одни ирландцы с жуткими воспоминаниями о картофельном голоде[25] и «плавучих гробах»[26]… Все, хватит думать о плохом! И о доме, и о своем одиночестве — тоже».
Дверь распахнула молодая монахиня с лошадиными зубами — та самая, которая открыла в первый раз, когда Бренда принесла сюда малышку. Хотелось спросить, как ее зовут, но Бренда не знала, можно ли задавать такие вопросы, да и имя, наверняка будет не настоящее, а какой-нибудь не известной ей святой. Улыбка монахини очень красила ее свежее личико. «Улыбаться ее здесь скоро отучат», — с тоской подумала Бренда. Как и молодые супруги на подъездной аллее, монахиня Бренду не вспомнила, хотя прошло уже несколько месяцев, за это время она, наверное, открыла дверь сотням молодых женщин и девушек.
— Могу я увидеть сестру Стефанию?
Бренда опасалась, что молодая монахиня спросит, зачем, но та лишь пригласила ее войти и пообещала выяснить, на месте ли мать-настоятельница. Монахиня улыбнулась, обнажив лошадиные зубы, и на пухлых щечках появились ямочки.
Монахиня отсутствовала, казалось, целую вечность, а вернувшись, сообщила, что матери-настоятельницы сейчас нет. Ложь Бренда почувствовала сразу и растерялась — ну как после такого смотреть в молодое улыбчивое лицо?
ebooksa