Ночь мы провели в палатках, разбитых у входа в ущелье.
Утром, едва я выполз из палатки и окунулся в туман, затопивший наш маленький лагерь, мне сказали, что Латур уже разобрал баррикаду и вместе со старшим сержантом уехал в деревню. Оружие они оставили в лагере.
Я снова оказался в обществе агронома Бастьена. Мы совсем закоченели, а горячий кофе, выпитый на пустой желудок, вызывал у нас приступы тошноты. Чтобы согреться, мы решили вскарабкаться на верхушку расположенного поблизости холма.
Отсюда, с его вершины, перед нами открылись границы геологических эпох, уголки долин, куда проникали копья лучей раннего солнца, и дымившиеся туманом, похожие на медленно горящие костры отроги гор. Позади нас нескончаемо тянулись высокие россыпи потускневших обсидиановых[7] осколков. Зубчатая линия белых известковых вершин прочерчивала небо.
В этих местах проходила и граница, разделявшая людей. Там, откуда мы приехали, в пустынях, в дубовых и кедровых лесах, жили те, кто познал порядок с древнейших времен. Троглодиты, вырывшие пещеры в этих причудливых вершинах, жили так же, как и тысячелетия назад. Во всяком случае, так утверждал Бастьен, в глазах которого первобытное общество и язычество имели несомненные достоинства. Он отвергал современного человека и безоговорочно принимал «благородного дикаря».
— Все мы одинаковы, — сказал он, — и не приемлем ничего, что кажется нам иным, незнакомым. А здесь как раз другие люди. В этом и состоит их преступление. — Он передал мне бинокль. — Есть ли какие-нибудь признаки жизни?
— Никаких. Абсолютно никаких.
Бинокль приблизил ко мне небольшую группу хижин в ущелье. Над ними, в отвесных склонах белых скал, были высечены ряды пещер, добраться до которых можно было только с помощью лестниц и галерей, поддерживаемых лесами. Все плоские уголки земли близ деревни были тщательно возделаны и ярко зеленели. И ни одного человеческого существа.
— Они живут здесь как им нравится, — продолжал Бастьен. — А почему бы и нет, если они считают свой образ жизни наилучшим? — Он замолчал, но, не услышав моих возражений, снова заговорил: — Естественно, что Латур положит этому конец. Латур или ФНО — результат будет один и тот же. Нет, вы ответьте мне: на каком основании? Какое право мы имеем крестить их или подвергать обрезанию? Почему мы не признаем за ними права жить так, как они находят нужным? Почему они обязательно должны размахивать чьим-то чужим флагом?.. Не понимаю-, почему задерживается Латур. Не видно джипа?
— Нет. Я ничего не вижу, но, кажется, слышу.
— На месте Латура я бы понял намек и оставил деревню в покое… Машина приближается?
Я осмотрел дорогу в бинокль и увидел джип — он только что появился из-за низкорослых кустов у входа в ущелье. Машиной управлял старший сержант, а рядом с ним сидел какой-то крестьянин. Латура не было.
Мы быстро спустились с холма; джип уже успела окружить беспорядочная толпа солдат. Расталкивая людей, к нам спешил старший сержант. За ним шел, а точнее, крался крестьянин, тот самый, который сидел в машине. У бербера была своеобразная походка — он лишь слегка сгибал ноги в коленях, отчего создавалось впечатление, будто он по-кошачьи выбирает место, куда ступить, или пробирается но кочкам через болото. Старший сержант — молодой усатый блондин — когда-то мечтал о духовном сане, а стал солдатом. Его лицо было задумчиво, как у погруженного в размышление чемпиона по шахматам, однако говорил он отрывисто и грубо.
— Вы тот, кто нужен этому человеку?
Я ничего не понимал.
На лице старшего сержанта появилось такое выражение, будто он собирался от досады прищелкнуть языком, но раздумал.
— У вас, кажется, есть письмо для него. Во всяком случае, так сказал полковник.
Теперь я понял.
— Это старейшина деревни?
— Да, старейшина.
ebooksa