Зримая тьма

22
18
20
22
24
26
28
30

— Девушки не умеют танцевать, — перевел я голландцу.

— Жаль, очень жаль! Я разочарован.

— Если хотите, — продолжала Мария, — можете упомянуть, что за все остальное цена две тысячи франков.

— Но вы можете провести время с любой из них за две тысячи франков.

Напряжение, все время не сходившее с лица голландца, сразу исчезло, сменившись равнодушием.

— Меня это не интересует, — поднялся он. — Извините, я должен уйти, мне нужно переговорить с приятелем.

Приглашение к обеду избавило меня от необходимости поддерживать дальнейший разговор с девушками. Нельзя сказать, что обед был чем-то примечательным. Организаторы вечеринки должны были считаться с самыми различными вкусами, и обед получился весьма обычный, как в лагерной столовой, разве только в иной обстановке. Американцы приехали со своим виски, пили его вместо вина Жозефа и уговорили мадам Рене выпить с ними. После нескольких стаканов она расшумелась. Жозеф, которому, как итальянцу, нравились сдержанные женщины, дал ей понять, что стыдится ее.

В свое время мадам Рене была особой легкого поведения и подвизалась в Марселе и, хотя с тех пор она стала одеваться с подчеркнутой суровостью и при каждом удобном случае надевала длинные перчатки, сейчас, опьянев, начала кричать, употребляя самый грубый марсельский жаргон.

После обеда мы вернулись в сад, раскинувшийся под прозрачно-зеленым вечерним небом. Маленькие лампочки, развешанные в винограднике, по милости старенького генератора испускали болезненный трепещущий свет. Словно искорки того же электрического света, над кустами за садом танцевало несколько светлячков.

Над черным треугольником холма, высившегося позади дома, с протяжными звонкими криками носились козодои.

С наступлением вечера в саду снова появились мавританки. Вокруг них собралась добродушно настроенная, шумная толпа полупьяных гостей; одна из девушек перебирала струны похожего на скрипку инструмента, другие хриплыми голосами, гнусавя, напевали какие-то песенки. Мавританки напоминали ярко раскрашенных оживших кукол. Про них рассказывали, что они ежедневно тратят на прическу не меньше шести часов, моются кислым молоком и сбривают с тела всю растительность. Руки их извивались в такт пению подобно змеям. Они то и дело принимались пронзительно смеяться, отчего в волосах у них звенели монеты, а на

висках начинали колотиться спускавшиеся с причесок серебряные стрелки. Сладости, ласки и ребяческий, почти животный смех — таков был мир этих дочерей Сахары. Днем они казались жалкими клоунами, ярмарочными шутами в дешевых блестках и помятом бархате, но сейчас бледный свет фонариков в саду Жозефа превращал их в маленьких сумасшедших арабских принцесс.

Не желая связываться с этой компанией, я вышел в сад и расположился в одной из зеленых беседок; здесь меня и увидела Долорес. С ней была Мария. Всем своим видом они подчеркивали давно заученное величественное безразличие к тому, что на них никто не обращает внимания. Долорес поднялась и, лавируя между столиками, направилась ко мне, сопровождая каждый свой шаг взмахом веера, словно без этого не смогла бы идти.

— Где вы прячетесь? Я всюду искала вас.

— Садитесь и выпейте коньяку.

— Спасибо, я ничего пить не буду.

Долорес долго и тщательно подбирала юбки и наконец уселась. Нелепое атласное платье, которое, казалось, она никогда не снимала, вполне гармонировало с атмосферой этого вечера — поэтичного и тоже нелепого. Ее лицо с бросающимся в глаза грубо подрисованным ртом было зеленоватым в трепещущем свете лампочек, развешанных в молодой листве. За Долорес никто не ухаживал. Нефтяники не обращали на нее внимания, прибегая в необходимых случаях к услугам обитательниц более респектабельных заведений Либревиля. Стоило немного поощрить Долорес, и она с головой погружалась в тоскливые воспоминания о прошлом, принималась рассказывать о смуглом красавце капитане, за которого когда- то вышла замуж, о прелестях унылой андалузской деревушки, в которой она родилась.

— Могу я попросить вас об одном одолжении? — спросила девушка.

— Об одолжении? Конечно, если только это в моих силах. В чем же дело?

Волнуясь, она несколько раз взмахнула веером.