Кстати, вот пример одного из тех семантических сдвигов, которые способны многое поведать о том, как мы теперь живем. В языке врачей (и других, кто «лечит» наркозависимых) слово «злоупотребление» вытесняется словом «употребление». Как-то вечером один заключенный пожаловался мне на ряд симптомов, ощущаемых им в груди. Его «профессией» было вооруженное ограбление банков. Осмотр ничего не выявил, к тому же я не знал ни одной болезни, которой соответствовал бы такой набор симптомов. Он не имел для меня никакого медицинского смысла.
Но в прошлом этот заключенный страдал легочными абсцессами и легочной эмболией — серьезными, угрожающими жизни осложнениями, причиной которых стало для него злоупотребление наркотиками, вводимыми в вену. Я решил для верности направить его в больницу по соседству, чтобы там провели дополнительные обследования.
После того как я принял это решение, ко мне явился дежурный комендант.
— Доктор, его и правда необходимо сегодня вечером отправить в больницу? — спросил он.
— Ну, единственное заболевание, которое может представлять непосредственную угрозу его жизни (легочную эмболию), можно до завтра полечить в тюрьме, — ответил я. — А в больницу тогда отправим его завтра.
— Видите ли, доктор, — стал объяснять комендант, — у нас есть сведения, что его дружки собираются устроить ему побег из больницы.
— Тогда я устрою так, чтобы его обследовали в другой, — пообещал я.
Любопытно было бы узнать, как добыли эти «разведывательные данные»: безусловно, при этом использовались некие сомнительные (пусть и необходимые) связи между преступным миром и миром уголовной юстиции. Но мне, конечно, не полагалось об этом расспрашивать. К тому времени я уже много лет проработал в тюрьме, но в ней все равно происходило немало такого, о чем я не имел никакого представления. Впрочем, если бы я заявил коменданту, что этого заключенного надо немедленно отправить в больницу, он бы это организовал (невзирая на все неудобства, которые это могло бы ему причинить), ибо доверял моему мнению.
Справедливость «разведывательных данных» подтвердилась на следующий день — самым неожиданным образом. Арестанта повезли в больницу на скорой, и, когда он сообразил, что везут его не в то лечебное учреждение, где его поджидают приятели, он потребовал, чтобы машина развернулась и доставила его обратно в тюрьму. С его точки зрения, ему уже незачем было ехать в больницу; однако, к его немалому раздражению, выяснилось, что существует непреложное правило: нельзя менять пункт назначения кареты скорой помощи, после того как она выехала, направляясь туда.
Сотрудники тюрьмы
«Те, кто больше рискует получить выговор»
Самоубийство оставалось серьезной проблемой среди заключенных — да и (хотя это и гораздо меньше известно общественности) среди сотрудников тюрьмы, которых в попытке повысить их статус давно перестали именовать надзирателями. Помню свою первую встречу со старшим медицинским работником тюрьмы, где мне предстояло провести больше времени, чем многим грабителям. Перед этой встречей я посетил в камере одного из своих пациентов, когда-то лежавших в больнице по соседству; позже он попал в нашу тюрьму. Когда я вошел к СМР (как сокращенно его называли), тот сидел за столом, обхватив голову руками, перед ним лежал раскрытый том Шопенгауэра.
— Что случилось, доктор С.? — спросил я.
— У нас тут самоубийство, — ответил он. — Только что произошло. Уж не знаю, что хуже — сам суицид или бумаги, которые нам надо после этого заполнять.
Можно подумать, что Шопенгауэр помог этому тюремному работнику отточить чувство юмора[8]. Некоторые, стремясь поддержать для самих себя репутацию человека добродетельного, могут почувствовать себя шокированными или оскорбленными этим кажущимся бессердечием, забыв о том, что ирония — необходимое средство защиты от трагедии.
Собственно, я знал доктора С. по другой тюрьме, где я когда-то проработал несколько недель, подменяя друга, и где доктор тоже служил СМР — прежде чем его перевели в гораздо более крупную тюрьму. По опыту этих недель он помнил меня как работника сравнительно надежного и компетентного — вот и спросил, не желаю ли я поработать в этой большой тюрьме. Я сказал, что желаю. Так начались мои пятнадцать лет службы. В течение четырнадцати из них я находился на дежурстве одну ночную смену из каждых трех или четырех и одни выходные из каждых трех-четырех.
Я не понимал, что это был конец эпохи (да и кто вообще понимает такие вещи?), когда всякого можно было взять на работу столь неформальным образом. Такой метод, конечно, таил в себе массу возможностей для коррупции, кумовства и применения системы «услуга за услугу», но при этом он отличался немалой простотой и эффективностью. Он подразумевал доверие к мнению нанимателя — без посредства какого-либо дополнительного процесса (якобы совершенно справедливого), многие элементы которого отнимают массу времени и подразумевают сомнение в способности новичка выполнять свою работу. СМР знал меня, я показался ему достаточно хорошим работником — вот я и начал у него работать.
Мне нравился мой СМР, и я питал к нему искреннее уважение. Это был человек с независимыми суждениями, не боящийся следовать собственным путем. И он преподал мне очень ценный урок по поводу того, как обращаться с современным менеджментом.
Как-то раз он показал мне анкету, присланную ему из министерства внутренних дел: документ касался схемы обмена шприцев в тюрьме. Еще до этого мы с ним договорились между собой, что не станем организовывать такую схему в нашей тюрьме. В соответствии с ней наркоманы, делающие себе инъекции, могли обменять свои старые шприцы на новые, поскольку совместное использование игл — верное средство распространения вируса гепатита С (причины последующего развития цирроза и рака печени) и ВИЧ (причины СПИДа). Мы приняли решение не внедрять официальную политику отнюдь не бездумно. Хотя у нас имелись сотни заключенных, прежде делавших себе инъекции наркотиков, в нашей тюрьме никогда не было передозировки героина, и мы никогда не находили выброшенные иглы или шприцы, а ведь то и другое непременно случалось бы, если бы наши узники-наркоманы продолжали колоться и за решеткой. Таким образом, мы с СМР решили не применять то, что можно было бы назвать профилактическим умиротворением.
СМР поднял анкету министерства внутренних дел, держа ее между большим и указательным пальцами, словно какое-то ядовитое насекомое, норовящее вырваться на волю. Затем он разжал пальцы, и бумага упала в мусорную корзину, стоящую рядом с ним.